Везде
Кантовская аналогия с Коперником: за пределами неспецифического прочтения (пер. с англ. А.А. Поляков)
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Кантовская аналогия с Коперником: за пределами неспецифического прочтения (пер. с англ. А.А. Поляков)
Аннотация
Код статьи
S271326680021086-4-1
DOI
10.18254/S271326680021086-4
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Шультинг Деннис  
Аффилиация: Независимый исследователь
Выпуск
Том 3 Выпуск 1-2
Аннотация

В предисловии ко второму изданию Критики чистого разума Кант обращается к известному образу Н. Коперника, часто ассоциируемому с субъективным поворотом, который произвела так называемая критическая философия [Канта] в метафизике. В настоящей статье я рассматриваю, (1) действительно ли Кант проводит аналогию с Коперником [в упомянутой работе] и (2) действительно ли он ссылается на коперниканский переворот, в более частном аспекте постулирования гелиоцентрической [модели] вселенной. В данном контексте я аргументирую в пользу наличия более систематической связи между [фигурами] Канта и Коперника, нежели было принято считать до сих пор, что делает аналогию Канта вполне подходящей.

Ключевые слова
Кант, Коперник, коперниканская революция
Классификатор
Получено
11.07.2022
Дата публикации
30.11.2022
Всего подписок
9
Всего просмотров
184
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
Доступ к дополнительным сервисам
Дополнительные сервисы только на эту статью
Преимущества сервисов
100 руб. / 1.0 SU
1

Что коперниканского в коперниканской революции Канта?
2

В 2008 году я опубликовал статью на голландском языке посвященную [рассмотрению] кантовской коперниканской аналогии в Algemeen Nederlands Tijdschrift voor Wijsbegeerte (ANTW)1. В ней я аргументировал в пользу иного понимания знаменитого отрывка из предисловия ко второму изданию кантовской Критики чистого разума. Кант сравнивает свой новый образ мышления о связи между сознанием и миром, о нашем познании предметов, с тем, как Коперник изменил космологию, относительно метода, которым мы [теперь] мыслим астрономические явления. Кант, как известно, пишет:

1. [Schulting D. Algemeen Nederlands Tijdschrift voor Wijsbegeerte, 100 (1), 2008, pp.41–66].
3 Поэтому следовало бы сделать попытку выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, — а это лучше согласуется с требуемой возможностью познания a priori, которое должно установить нечто о предметах прежде, чем они нам будут даны. Здесь повторяется то же, что с первоначальной мыслью Коперника: когда оказалось, что гипотеза о вращении всех звезд вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных тел, то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха при допущении, что движется наблюдатель, а звезды, напротив, находятся в состоянии покоя. Подобную же попытку можно предпринять в метафизике, когда речь идет о созерцании предметов…» [BXVI–XVII]2
2. Здесь и далее ссылки на кантовскую «Критику чистого разума» (далее — Критики) будем давать в общепринятой международной пагинации A (1-е изд.) / В (2-е изд.). Русские переводы фрагментов Критики по изданию: [[1] Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Сочинения на русском и немецком языках. М.: Наука, 1994–2006. T. II. Ч.1, T. II. Ч.2.]. — прим. редактора перевода.
4 Многое уже было сказано касательно данного фрагмента. Знаменито довольно придирчивое замечание Бертрана Рассела о том, что переворот Канта было бы правильнее называть [переворотом] по типу Птолемея, поскольку он представлялся полной противоположностью переворота [осуществленного] Н. Коперником. В то время как Коперник действительно сменил перспективу с наблюдательно–центричной (геоцентричной) на объективную (гелиоцентричную), изменение в методе мышления И. Канта напротив вводит полностью субъективную точку зрения, согласно которой все должно определяться соответственно тому, как мы воспринимаем мир. Нет никакого смысла в том, чтобы сравнивать субъективизм Канта с коперниканским гелиоцентризмом.
5 Как бы это ни было странно, то что по мнению Рассела разрушило аналогию Канта, было воспринято многими как стандартное прочтение [данной] аналогии: измененный образ мышления Канта касается фундаментально перспективистского мировоззрения. Объекты не определяются непосредственно, но обязательно познаются с определенной точки зрения. Однако перспективизм не позволяет определить априорный, необходимый аспект познания, на котором Кант акцентирует внимание, и представляющийся той самой причиной, по которой Кант вообще производит изменение перспективы. В других словах умозрительное прочтение не может объяснить центральную характеристику кантовского обоснования аналогии. Этот взгляд крайне психологичен для понимания кантовской метафизики.
6 Относительно недавно исследователи кантовского наследия пришли к общему мнению, что кантовская коперниканская аналогия есть не что иное как «способ говорить» (façon de parler), указывающая на определенный сдвиг парадигмы. И аналогии с Коперником не стоит придавать никакого реального значения, кроме самого этого факта смены парадигмы. Но проблемой данного прочтения является то, что оно совершенно не объясняет почему Кант отсылает нас именно к Копернику. Оно сделало бы аналогию крайне произвольной, если не вовсе бессмысленной. Это объяснение аналогии является своего рода интерпретационной отговоркой.
7 Моя собственная точка зрения, которую я и изложил в настоящей работе, заключается в том, что кантовская аналогия с Коперником гораздо ближе к замыслу космологического “изобретения” гелиоцентризма Коперником — заметьте, что он не был первым, кто представил солнце-центричный универсум. Аналогия систематична: так же, как Коперник мог представить более когерентное и экономное объяснение планетарных циклов посредством использования методологического аппарата гелиоцентризма, Кант был способен объяснить возможность познания a priori на основании смены перспективы, с объектно-ориентированного восприятия познания на субъективно–ориентированный взгляд на познание. В обоих случаях это привело к более рациональной, а значит и к более когерентной точке зрения о возможности объяснения феноменов, астрономических у Коперника и предметов вообще у Канта. Центральными элементами, сыгравшими свою роль [в данных переворотах] – и к которым Томас Кун привлекает внимание в его центральной работе о Копернике, являющейся приквелом его знаменитой книге Структура научных революций – когерентность, экономность и, конечно же, красота! Использование космологической гипотезы о вращении Земли в случае Коперника, и эпистемологической гипотезы о субъективном подчинении в случае Канта, привело к лучшим результатам в конкретной научной области, астрономии и метафизике соответственно, нежели было возможно до [постулирования упомянутых] гипотез. Это и есть суть коперниканской аналогии, и именно это делает использование ее Кантом уместным. Это то, что делает кантовский переворот в метафизике коперниканским переворотом.
8 Как я уже говорил выше, эта статья была впервые опубликована на голландском в 2008 г., а в дальнейшем появился также ее перевод на английский язык в 2009 г. в Studi kantiani3 по приглашению Клаудио Ла Рока [Claudio La Rocca] вместе с которым я участвовал в конференции, посвященной Канту и Копернику, в июле 2008 г. в университете Зигена (Zentrum für Kommentarische Interpretationen zu Kant), которая была организована Д. Шонекером (D. Schönecker).
3. [[33] Schulting D. Kant’s Copernican Analogy: Beyond the Non­specific Reading // Studi kantiani, Vol. 22, 2009, pp.39–65].
9 В 2011 году я вместе с Д. Шонекером и Н. Штробахом опубликовал другую статью по этой теме, которая во многом основывалась на ряде интенсивных воркшопов, в которых мы совместно участвовали в Амстердаме и Кельне в 2009 и 2010 гг.. Ее можно найти в Deutsche Zeitschrift für Philosophie (2011)4. Взгляды, излагаемые в этой статье, несколько отличаются от моих личных взглядов, в виду того, что эта статья была написана в соавторстве. Изначальная статья в ANTW была совсем опубликована, будучи переработанной и расширенной как глава моей книги «Апперцепция и Самосознание у Канта и в немецком идеализме» [Schulting D. Apperception and Self-Consciousness in Kant and German Idealism, London: Bloomsbury Academic, 2020]. Теперь же она появляется и в переводе на русский язык.
4. [[37] Schönecker D., Schulting D., Strobach N. Kants kopernikanisch­newtonische Analogie // Deutsche Zeitschrift für Philosophie, Vol. 54, № 4, 2011, pp.497–518].
10

1. Предисловие: Кантовская коперниканская аналогия
11 В предисловии ко 2-му изданию Критики чистого разума Кант обращается к довольно известному коперниканскому образу, часто ассоциируемому исследователями с субъективным поворотом, который так называемая критическая философия произвела в метафизике. Пассаж, в котором Кант проводит аналогию с Коперником, звучит так:
12 Здесь повторяется то же, что с первоначальной мыслью Коперника: когда оказалось, что гипотеза о вращении всех звезд [das ganze Sternheer] вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных сфер [Himmelsbewegungen], то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха при допущении, что движется наблюдатель, а звезды, напротив, находятся в состоянии покоя. Подобную же попытку можно предпринять в метафизике, когда речь идет о созерцании предметов. [BXVI–XVII]
13 В прошлом некоторые комментаторы (например, Н. Хэнсон5) утверждали, что существует некоторая неясность в связи с тем, (i) действительно ли Кант говорит об аналогии с Коперником в данном месте и (ii) при этом отсылает к коперниканской революции, а более точно, к определенному постулату о гелиоцентричном универсуме, который некоторые считали не имеющим никакого отношения к кантовской аналогии6. Говоря о точке зрения (i), следует заметить, что безусловно Кант не использует буквально фразу “коперниканская аналогия” ни в этом, ни в каком-либо другом месте в Критике, а также ни в одной другой своей работе. (Следует заметить, что он пользуется термином “аналогия”, отсылая к наукам, несколькими строками выше упомянутого фрагмента.) Однако, то, что в вышеупомянутом фрагменте Кант эффективно проводит эту аналогию, вполне очевидно, по моему мнению, из факта использования им таких фраз, как «[з]десь повторяется то же …» – Кант отсылает здесь к своей гипотезе касательно возможности априорного знания – и в «подобным образом». Помимо этого, в примечании к процитированному выше фрагменту [BXII прим.] Кант совершенно эксплицитно говорит об «аналогичном» отношении между гипотезой о перемене мышления в метафизике и коперниканской гипотезе о движущейся вокруг солнца Земле7.
5. [[23] Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution // Journal of the History of Ideas, V. XX(2), 1959, pp.274–81].

6. [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.28 (см. перевод данной статьи в этом выпуске журнала)].

7. В «Споре факультетов» Кант также отсылает к «коперниканской гипотезе», по аналогии с “точкой отсчета от солнца” — которая является позицией разума — и контрастирует с нашим эмпирическим “выбором позиции” относительно “течения человеческих дел”, как они наблюдаются с земли ([[2], AA 7:83], перевод Д. Шультинга). [Здесь и далее ссылки на оригинальные кантовские произведения будем давать по академическому изданию трудов Канта [[2] Kant I. Gesammelte Schriften. Hrsg. von der Königlich-Preußischen Akademie der Wissenschaften zu Berlin, 1900—].
14 Касательно точки зрения (ii): она была субъектом некоторых дебатов в ранней англофонской кантоведческой литературе8 по поводу того, насколько аналогия с Коперником связана с самим коперниканским переворотом, поскольку предполагалось, что имеет место существенное расхождение между тем, что Кант имел при этом в виду, и специфичной природой коперниканского переворота в планетарной астрономии. Н. Хэнсон заходит настолько далеко, что утверждает, что кантовская отсылка к перевороту “не имеет абсолютно ничего общего с Коперником»9, но относится к успеху в науках в целом, о чем Кант пишет в параграфах, предшествующих фрагменту о коперниканском перевороте. Как верно замечает Хэнсон10, ни в предисловии, ни в каком-либо другом месте кантовского корпуса Кант не использует фразу «коперниканский переворот». Однако он говорит в общих словах о перевороте в науках11 и о том, что переворот в метафизике был смоделирован по его примеру [BXXII], что вполне очевидно является аллюзией к его собственной философии, которую он развивал в Критике. Я полагаю, что отсылка к Копернику должна рассматриваться именно в этом контексте12. Я также полагаю, что в процитированном выше фрагменте Кант имплицитно отсылает к коперниканскому перевороту, эксплицитно утверждая, что признание гипотезы о земном вращении плодотворно сказалось на усовершенствовании расчетов планетарных циклов (Кант говорит об этом менее аккуратно, как о «движении небесных сфер» [Himmelsbewegungen])13. И именно это дало толчок коперниканскому перевороту. Как следствие, учитывая процитированный выше фрагмент, в котором Кант, по моему мнению, как раз проводит аналогию с Коперником, складывается связь prima facie между коперниканским переворотом и переворотом самого Канта в метафизике.
8. [[23] Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution // Journal of the History of Ideas, Vol. XX(2), 1959, pp.274–81]; [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, pp.1–32 (см. перевод этой статьи в данном выпуске журнала).

9. [[23] Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution // Journal of the History of Ideas, Vol. XX(2), 1959, p.276; курсив Н. Хэнсона].

10. [ibid, p.276, 278].

11. М.Майлз замечает, что термин “переворот” появляется не менее шести раз только в предисловии к 2-му изданию Критики [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.1].

12. В [A257/B313] Кант говорит о “коперниканской мировой системе”, которую следует ассоциировать с “наблюдательной астрономией”, оставляя в стороне контекст этого замечания. В Рефлексиях это является частью серии рефлексий о незаменимости в философии гипотез. Кант здесь эксплицитно отсылает к фразе “Das Copernicanische Weltsystem” со своей гипотезой о вращении Земли [Refl 2680, AA 16:468; а также Refl 2675, AA 16:463] (посредством “Refl” здесь и далее обозначаются заметки (рефлексии) Канта из его рукописного наследия, см. перевод значительной части из них [Кант И. Из рукописного наследия (материалы к «Критике чистого разума», Opus postumum). М.: Прогресс-Традиция, 2000] — прим. редактора перевода). Следует также признать, что Кант хорошо разбирался в космологии и, должно быть, был хорошо проинформирован о последствиях коперниканского переворота, учитывая его раннюю публикацию, в которой он приводил доводы в пользу ранней версии гипотезы, в настоящее время известной как гипотеза о небулярности Канта-Лапласа о происхождении Солнечной системы. См. [Кант И. «Всеобщая и естественная история и теория неба» (Natural Theory of Heavens (1755); AA 1:215-368]). Для краткого описания кантовской версии небулярной гипотезы см. [[20] Friedman M. Philosophy of Natural Science //Guyer P. (ed.) The Cambridge Companion to Kant and Modern Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press, 2006, p.309 и далее], также Физическая география [далее: ФГ], из §7 [AA 9:166 и далее]. Физическая география была опубликована Теодором Ринком в 1802 г. на основе конспектов лекций Канта (вероятно, без ведома и согласия самого Канта) и затем опубликована в 26-м томе академического издания (AA). Эти заметки хорошо демонстрируют, что Кант прекрасно разбирался в математике, связанной с астрономией. Особый интерес здесь представляет §9 из [AA 9:170 и далее].

13. Это, очевидно, противоречит замечанию Майлза о том, что “гелиоцентрическая картина мира даже не упоминается в ключевом фрагменте Предисловия, в котором происходит отсылка к Копернику” [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.3].
15 В свете сказанного выше я полностью соглашаюсь с наблюдениями, сделанными М. Майлзом относительно вопроса, относящегося к процитированному выше фрагменту и касающегося того, можно ли вообще говорить здесь об аналогии, и если да, то связана ли данная аналогия с коперниканским переворотом:
16 «Филологическая точка зрения, обсуждаемая с такой помпой комментаторами [вроде Н. Хэнсона], в конце концов может быть философски сомнительной».
17 Communis opinion среди интерпретаторов Канта касательно фрагмента BXVI таково: (a) Кант de facto проводит аналогию с Коперником, которая (b) посредством импликации подводит нас, в некоторой мере, к коперниканскому перевороту и, как следствие (c) делает возможным говорить о собственном кантовском коперниканском перевороте (в некотором смысле). Сегодня, комментаторы Канта спокойно пользуются фигурой Коперника в описаниях или же отсылках к кантовской форме мысли, не уделяя особого значения ранним спорам касательно уместности проведенной Кантом параллели с Коперником или же с коперниканским переворотом. Я следую этой практике, и поэтому просто предполагаю связь между коперниканской аналогией и коперниканским переворотом. (С этого момента я буду равнозначно пользоваться кантовской аналогией с Коперником, кантовской коперниканской аналогией и обобщая – кантовской аналогией.) Я также буду говорить о кантовском коперниканизме, под которым я подразумеваю его собственный коперниканский переворот в метафизике, с учетом того, что сам Кант никогда не обозначал свою философию таким образом. Прояснив, что Кант говорил или не говорил, остается вопрос о том, какое значение или смысл имеет кантовский коперниканизм, в также вопрос о том, каким образом мы должны читать аналогию с Коперником, и, наконец, вопрос о том до какой степени здесь содержится параллель между Кантом и Коперником, все еще нуждается в прояснении. Именно эти вопросы и являются субъектами моей экспозиции в данной работе. К моему удивлению ни одному комментатору, включая Майлза, до сих пор не удавалось раскрыть кантовскую отсылку к Копернику в той мере, в которой она позволяет прояснить ключевые аспекты предложенного им «изменения в способе мышления» (BXIX) в метафизике.
18 Практически общим местом как среди комментаторов Канта, так и среди более общих отсылок к его философской мысли14 стало, что суть аналогии, которую Кант проводит с коперниканским прорывом в астрономии, заключается в изменении перспективы, касающейся того, как мы соотносимся с миром вещей. Многие, если не большая часть комментаторов кантовского наследия15, предполагают, что смысл коперниканской аналогии стоит видеть в простом факте того, что Кант имел в виду или изменение точки отсчета или зрения, или выбор между реалистическим и идеалистическим – личной альтернативой Канта – взглядом на мир. Такой взгляд предполагает, что мы не должны усматривать в аналогии с Коперником какого-то глубинного смысла. Аналогия, таким образом, лишь отсылает нас к факту перемены оптики от объектно-ориентированной онтологической метафизики к субъектно-ориентированной деонтологизированной эпистемологии, аналогично методу Коперника, который привел к замене геоцентрической гелиоцентрической моделью мира. Коперниканизм Канта, с этой точки зрения, заключался бы лишь в том, что его новшества в философии оказали такой же революционный эффект, как и коперниканские исследования в астрономии. Однако стоит спросить: за исключением революционного характера, в чем реальный смысл коперниканизма в кантовском коперниканском перевороте?
14. Иногда более общие отсылки к кантовскому коперниканизму делаются с учетом перспективистской природы нашего опыта [[31] Price Н. Causal Perspectivalism //H. Price, R. Corry (eds.) Causation, Physics, and the Constitution of Reality. Russell’s Republic Revisited, Oxford, Oxford University Press, 2007, pp.250–292]. Прайс отсылает к кантовской коперниканской аналогии в свете своего тезиса о причинном перспективизме и, что шокирует, даже делает предложение о том, что аналогия состоит в факте того, что Кант отмечает антропоцентричный элемент в космологическом перспективизме самого Коперника. Заметим, что Эллисон говорит о кантовской “антропоцентричной модели познания” [[13] Allison H. Kant’s Transcendental Idealism. An Interpretation and Defense. Revised & Enlarged Edition. New Haven: Yale University Press, 2004, p.37].

15. См. Майлз [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.17, 18]. Похожим образом Майлз сам предполагает, что кантовская отсылка к коперниканским “первым размышлениям” [BXVI] имеет дело с “переменой в онтологическом реализме в здравом смысле” [ibid, p.13, 29]; см. также [ibid, p.10], где, в то же время отсылая к Хэнсону, Майлз цитирует ремарку о здравом смысле из предисловия Коперника [[19] Copernicus N. On the Revolutions. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.4]. Согласно Майлзу, применимость кантовской аналогии с Коперником лежит именно в факте того, что “как и в случае Коперника, ключевые инновации, включенные в кантовский “veränderte Methode der Denkungsart”, конституируют вполне обдуманную инверсию знакомой позиции нормального здравого смысла [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.3]; [[21] Gardner S. Kant and the ‘Critique of Pure Reason’. London/New York: Routledge, 1999, p.42], как кажется, придерживается такой же точки зрения. Однако я думаю, что упоминание “здравого смысла” Коперником в предисловии к «О вращении небесных сфер» настолько несущественно в доказательстве данной позиции, что на ней невозможно основывать собственную интерпретацию коперниканского переворота.
19 Хэнсон предполагает, что «отсылка Канта к Копернику в фр. [BXVII] [sic] может напрямую не коррелировать с основным упором его [Коперника] аргументов»16. Хэнсон верит в то, (а помимо него также Эллисон 17, Гайер и многие другие следуют ему в этом предположении), что
16. [[23] Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution // Journal of the History of Ideas, V. XX(2), 1959, p.278].

17. [[13] Allison H. Kant’s Transcendental Idealism. An Interpretation and Defense. Revised & Enlarged Edition (New Haven: Yale University Press), 2004, p.456, n.36].
20 Кант напрямую утверждает о схожести между ним и Коперником как минимум в одном отношении; каждый из них подверг сомнению альтернативную гипотезу в тот момент, когда существующие гипотезы были опровергнуты как неудовлетворительные.
21 Таким образом подчеркивается, что
22

переворот в мышлении, с которым Кант эксплицитно сравнивает свой собственный переворот, не имеет конкретно ничего общего именно с коперниканским [переворотом] (курсив Д. Шультинга)18.

18. [[23] Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution // Journal of the History of Ideas, V. XX(2), 1959, p.278].
23 Давайте назовем это минимальное, неконкретное прочтение кантовской коперниканской аналогии «альтернативной гипотезой» прочтения (АГ). АГ утверждает, что вся суть аналогии всего-навсего лежит в том факте, что как Кант, так и Коперник предложили изменения в соответственной точке зрения или перспективе.
24 АГ соотносится с распространенной точкой зрения касательно кантовского коперниканизма, которая рассматривает кантовский коперниканизм в терминах перспективизма, и, таким образом, перспективизм определяется как эпистемологическая теория, утверждающая, что все знание или опыт любого объекта x необходимо ограничивается контекстом или точкой зрения, исходя из которой это знание или опыт происходят. Перспективизм предполагает контекстуальную зависимость и даже в некоторой мере субъективность, предвзятость и предрассудительность. Перспективизм – аббревиация, которой я буду пользоваться с этого момента для описания способа прочтения кантовского коперниканизма в терминах перспективизма, описанного мной выше. Перспективизм (курсивом) как таковой не представляет собой напрямую некоторую четко определяемую интерпретацию коперниканской аналогии, с которой можно было бы связать какого-либо комментатора или определенную школу интерпретации. Он, однако, отсылает нас к некоторой более распространенной тенденции в интерпретации кантовского переворота в метафизике, его коперниканизма. Эта тенденция касается упора на субъективный или эпистемический аспект как главный в характеристике кантовского коперниканизма (см. ниже главy 2)19. И как вскоре будет понятно, АГ является лишь компромиссным решением, уступкой на фоне провала перспективизма как адекватной интерпретации кантовского коперниканизма. Однако, избегая очевидных ошибок перспективизма, АГ не способна объяснить, как именно сам факт предполагаемого поворота в перспективе соотносится с тем, что этот поворот по своей сути олицетворяет [substantially typifies] и таким образом делает необходимым, viz. Она не способна дать ответ на вопрос об эпистемической релевантности субъективности. Как следствие, АГ не представляется как достойный кандидат в замене интерпретации кантовской аналогии.
19. [[14] Ameriks K. Kant and the Historical Turn. Philosophy as Critical Interpretation. Oxford: Clarendon Press, 2006].
25 Я попытаюсь доказать, что глубокий смысл, скрывающегося в кантовской аналогии, не имеет ничего общего с перспективизмом как таковым, и что сама аналогия не является попросту историческим фактом о смене перспективы, как утверждает АГ. Ведь если бы аналогия касалась перспективизма или же обобщения сдвига парадигмы, то было бы очевидно, как и было уже достаточно часто отмечено некоторыми комментаторами, что она не вполне уместна. На первый взгляд, изменение в перспективе Канта представляется прямо противоположной коперниканскому космологическому перевороту (ср. [22, с.50]20). В то время как в эпистемологическом перевороте Канта субъект становится центром когнитивных рамок, коперниканская астрономия, напротив, двигается в сторону обратную антропоцентрической системе мировоззрения. В исследовательской литературе это броское расхождение иногда описывается как кантовская «антропоцентрическая ошибка»21. Предписание человеку роли меры всех вещей представляется [неотъемлемой] характеристикой кантовской, так называемой критической, философии, однако в реальной коперниканской парадигме данная роль как раз таки не была бы уделом человеческого наблюдателя, который охватывал бы своим взглядом небеса над собой, предоставляя стандарт по которому определяются законы космоса. Следовательно, если мы будем интерпретировать данную аналогию просто в терминах смены перспективы или perspectivism tout court, тогда нам проще было бы согласиться с ироничной ремаркой Рассела22 о том, что кантовский переворот больше походит на реакцию Птолемея или на контр-переворот нежели на коперниканский переворот. Для того чтобы избежать лишнюю путаницу, рекомендуется более не связывать революционную [форму] мышления Канта с коперниканским переворотом.
20. [[22] Guyer P. Kant. London/New York: Routledge, 2006, p.50].

21. Данную критику часто приписывают Бертрану Расселу (см. примечание ниже). Однако Норман Кэмп Смит заметил это уже в 1913 г., когда кантовский переворот prima facie представлял собой “Птолемеевско-антропоцентрическую метафизику” [[24] Kemp Smith N. ‘The Meaning of Kant’s Copernican Analogy’, Mind XXII (88), 1913, pp.549–51; см. также [[25] Kemp Smith N. Commentary to Kant’s “Critique of Pure Reason (1923), Amherst: Humanity Press, 1999, pp.22–25].

22. В своей работе «Человеческое познание. Его сфера и границы» [32] Б. Рассел пишет: “Кант говорил о самом себе, как о производителе коперниканского переворота, однако было бы более уместно говорить об этом в терминах птолемеевского контрпереворота, так как он убрал человека из центра [мироздания] на который водрузил его Коперник (цитируется по Майлзу [28] [[32] Russell B. Human Knowledge, Its Scope and Limits. London: Allen & Unwin, 1948, p.28].
26 Однако если по какой-то важной причине мы не хотим расставаться с характеристикой [формы] мышления Канта как коперниканской — и практика интерпретации Канта свидетельствует, что мы этого действительно не хотим — то, я утверждаю, что перспективизм необходимо должен быть покинут; и дабы термин «коперниканский» не был лишен смысла, то помимо этого следует отказаться еще и от АГ. В пользу этого я и буду аргументировать. Суть моего аргумента заключается в выделении того, что кантовская коперниканская аналогия не должна прочитываться в терминах простой аллюзии к испытанию альтернативной гипотезы (АГ), но должна отражать собой систематическую связь между кантовскими и коперниканскими изысканиями. Ведь если принимать данную аналогию всерьез, а именно как позволяющую проследить некоторую схожесть в методах мышления Канта и Коперника, то связь между ними должна быть более субстанциальной нежели та неспецифическая связь, которую предлагает АГ, а также, принимая во внимание критику Рассела, она должна отличаться по своей природе от перспективизма. Для укрепления своего аргумента касательно АГ я постараюсь вначале рассмотреть перспективизм, затрагивающий некоторые аспекты [АГ].
27 Во втором разделе я исследую перспективизм, в частности, причины, почему я считаю, что данный подход к кантовскому коперниканизму ошибочен и почему АГ не удается представить адекватную альтернативную интерпретацию данной аналогии. В третьем разделе я проговариваю некоторые общие особенности новизны кантовского подхода в Критике, которые допускают иную интерпретацию кантовской отсылки к Копернику. В данном контексте я также коротко затрагиваю так называемый «трансцендентальный поворот». Далее я рассматриваю более подробно общие характеристики переворота Коперника в свете его значимости в развитии планетарной астрономии (раздел 4). В пятом разделе я продемонстрирую до какой степени кантовский переворот в метафизике типично коперниканский и почему, следовательно, кантовская аналогия должна рассматриваться как подходящая. В заключение я коротко остановлюсь на гипотетико-экспериментальной концепции, лежащей в основе кантовской идеи рациональности, позволяющей усилить применимость коперниканской аналогии.
28

2. Перспективизм и коперниканская аналогия
29 Прежде, чем отбросить перспективизм, сдедует рассмотреть некоторые черты, представляющие его в качестве подходящего взгляда на кантовский коперниканизм. Несмотря на то, что многие отказались от перспективизма, как неподходящего отражения кантовского метода мышления, некоторые гипотезы [перспективизма] все еще обладают влиянием ввиду заметной популярности АГ. Крайне важно проследить, какие именно.
30 Первым впечатлением, возникающим у читателя цитируемого выше фрагмента из предисловия к 2-му изданию, в котором Кант проводит аналогию с Коперником, является предположение, что Кант отсылает к мнимому факту того, что Коперник, не продвинувшийся вперед в своих вычислениях планетарных орбит, внезапно прозрел: вместо того, чтобы предполагать наблюдателя в качестве центра, вокруг которого вращается вселенная, и, в частности, Солнце, мы предполагаем, что космос является неподвижным центром, внутри которого находится наблюдатель. Согласно наивным представлениям, именно Солнце двигается вдоль горизонта с востока на запад. При этом не существуют никаких сомнений касательно того, что именно видит наблюдатель. Однако — и именно это, согласно перспективизму, мы приписываем мысли Коперника — наблюдатель не может, базируясь на своих наблюдениях, утверждать, что Земля и, следовательно, ее географическое положение является неподвижным центром вселенной, как и то, что Солнце действительно вращается в сфере, центром которой является Земля.
31 Одним из весомых оснований для отрицания Коперником, философски выражаясь, «объективной значимости» нашего восприятия движения Солнца, заключается в том факте, что если бы Земля действительно двигалась в орбитальном направлении касательно статичного Солнца (что мы сейчас, после Коперника, принимаем за очевидность), тогда наблюдаемый феномен был бы идентичен сценарию Птолемея со статичной Землей, вокруг которой вращается Солнце. Иначе говоря, разница в угловом расстоянии между Солнцем и горизонтом, которая определялась бы в течение светового дня, могла бы быть вызвана как движением горизонта, так и кажущимся движением Солнца. Именно это Кант утверждает в лекциях по Физической Географии (PG / ФГ):
32 Движение небес становится явным в виду того, что мы не наблюдаем движение Земли на которой находимся, а ощущаем движение небес, однако мы не знаем, то ли это небо движется, то ли Земля. … Мы не знаем, меняем мы свое положение или звезды. Доказательство того, что Земля не стоит на месте, а, наоборот, прибывает в движении, должно выражаться крайне тонким образом [PG, §9, AA 9:170 (перевод мой – А. П.)]
33 Другими словами, наблюдатель, преимущественно со своей точки наблюдения, и в виду этого только основываясь на данных, полученных в результате чувственного восприятия, не имеет в своем распоряжении адекватного критерия для объективного установления истины ни одной из перспектив.
34 Это положение дел указывает на то, что перспектива, которую занимает наблюдатель, определяет, или же, более точно, ограничивает его знание о реальности. Данное ограничение касается необходимого диспозиционного условия его восприятия реальности. И, как следствие, буквальное [прямое] прочтение кантовского перспективизма, viz. перспективизм, настаивает на необходимости определенной перспективы в природе нашего отношения к объективной реальности: объекты должны определяться с позиции нашего восприятия. Другими словами, они должны рассматриваться с точки зрения нашего восприятия. Это должно объяснять субъективный поворот кантовской философии, ведь весь наш опыт о внешней реальности покоится на необходимом субъективном условии, трансцендентальном условии, в силу которого опыт впервые становится возможен (о значении понятия ‘трансцендентальный’ смотрите ниже раздел 3)23. Кажется, что Кант сам придерживается перспективисткого прочтения, согласно другому фрагменту, в котором он также проводит аналогию с Коперником, который выдвинул гипотезу о том, что мы «идя против показаний чувств, но следуя при этом истине, [должны] отнести наблюдаемые движения не к небесным телам, а к их наблюдателю» [BXXII прим.; курсив Д.Шультинга]24.
23. [[38] Strawson P.F. The Bounds of Sense. An Essay on Kant’s ‘Critique of Pure Reason’, 2nd printing. London: Methuen, 1968, p.22ff].

24. [[16] Bird G. The Revolutionary Kant. A Commentary on the ‘Critique of Pure Reason’. Chicago/La Salle, IL: Open Court, 2006, p.31)].
35 Некто может возразить, что хотя сейчас мы и с очевидностью признаем факт того, что Земля действительно не является центром вселенной, однако мы все же придерживаемся как habitum infusum, представления о том, что Солнце движется горизонтально с востока на запад. Конечно, не ввиду привычки, с которой мы не можем расстаться, мы цепляемся за данное представление, но скорее по причине совершенно неопровержимого и бесспорного факта, что наши способности восприятия ограничиваются характеристиками пространственно-временного измерения (и, таким образом, нашим положением во времени и в пространстве) и определенными оптическими заданностями (см. [PG, §9, AA 9:177.9-13]). Научные установки касательно того, что получаемый нами образ солнечного движения вдоль горизонта является лишь иллюзией [appearance], ни коим образом не умаляет самого факта. Другими словами, научное мировоззрение не является простой заменой манифестирующего мировоззрения.
36 Так, например, структура нашего восприятия является таковой, что она eo ipso ограничивает количество звезд, которые в каждый отдельно взятый момент, в определенное время ночи может быть нами воспринято. В любой отдельно взятый момент, в любую отдельно взятую ночь две пятые от общего числа звезд в галактике расположены ниже линии горизонта, за гранью которой они могут быть наблюдаемы. Помимо этого, сама возможность наблюдения за определенной звездой определяется конкретным моментом, в который само наблюдение имеет место. Оба этих эмпирических ограничения непосредственно касаются структуры восприятия наблюдателя, а также его географического положения vis-à-vis констелляции самих звезд25. Перспективизм отсылает к данным безошибочным характеристикам возможностей нашего человеческого восприятия.
25. Cр. [[19] Copernicus N. On the Revolutions. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.8ff])
37 В то же время перспективизм является проблематичным прочтением кантовского коперниканизма. Согласно данному прочтению, важные аспекты как коперниканского ‘нововведения’, так и решение Канта отослать к ним посредством аналогии остаются необъясненными или же просто игнорируются. Я описываю пять причин, на которых основывается моя вера в то, что перспективизм ошибочен или же просто неадекватен в объяснении коперниканской природы кантовского философского переворота (некоторые аспекты уже были рассмотрены выше):
38 (1) Вряд ли было бы оригинально, если бы Кант своей аналогией (едва ли) преследовал цель коснуться лишь необходимости субъективной природы описания реальности, заключающейся в том, что мы воспринимаем мир с нашей-позиции-восприятия. Строго говоря, Декарт, но никак не Кант, должен упоминаться как автор, впервые представивший оригинальную субъективистскую точку зрения в философии26], впервые манифестированную в работе Discours de la méthode (1637 г.). Таким образом, субъективный поворот в философии начался за 150 лет до публикации Кантом Критики. Кантовский коперниканизм, следовательно, не может заключаться лишь в определенной необходимости субъективизма.
26. Ср. [[14] Ameriks K. Kant and the Historical Turn. Philosophy as Critical Interpretation. Oxford: Clarendon Press, 2006. p.296
39 (2) Перспективизм (и более сильный АГ; смотри ниже) не объясняет причины которыми руководствовались как Коперник, так и Кант, поднимая вопрос о неожиданном сдвиге парадигм посредством своих «изменяющихся метод[ов] [нашего] мышления» [BXVIII, BXIX]27. Изменения в космологии, в случае Коперника, и в эпистемологии, в случае Канта, не являются результатом тривиального заявления о концептуальной необходимости адаптирования перспективы. Данные изменения не заключаются также в простой отсылке к историческому факту того, что была адаптирована иная перспектива (так, часто именно данную ассоциацию вызывает понятия сдвига парадигмы). Данные изменения мотивировались тем фактом, что они позволяли объяснить насущную проблему в соответствующей сфере исследования, в случае Коперника – в математической астрономии, а в случае Канта – проблему метафизики. Перспективизм не может удовлетворить данной двухуровневой особенности коперниканизма.
27. Рассуждения Берда [[16] Bird G. The Revolutionary Kant. A Commentary on the ‘Critique of Pure Reason’/ Chicago/La Salle, IL: Open Court, 2006, p.30)] о “смене в нашем мышлении”, о котором говорит Кант (см. BXIX, BXXII прим.), как просто “о смене точки зрения с одного на другое” выражают собой простой недостаток внимания в литературе, к мотивации Канта убедить в необходимости смены точки зрения, т.е.к тому, что любой заинтересованный читатель кантовской якобы революционной философии хотел бы видеть. Справедливости ради стоит отметить, что Берд на самом деле развивает более взвешенную точку зрения по сравнению с той, что изложена в данной ремарке. Однако несмотря на интересный общий фрагмент из предисловия к 2-му изданию, Берд, как и многие другие комментаторы, не смог объяснить аналогию с Коперником как таковую, прибегая к детальному анализу систематического сходства в методах рассуждения Канта и Коперника.
40 (3) Тогда как перспективизм, на первый взгляд, может показаться подходящей интерпретацией кантовской Критики [Kantian story] (в рамках конкретного феноменалистского прочтения; см. главу [4] ниже), он все же достаточно очевидно не сходится с интенциями Коперника, ведь перспективизм не способен объяснить, почему мы вдруг должны сменить гелиоцентрическое мировоззрение геоцентрическим (это соответствует тому, что было сказано в главе [2], а также ранее в настоящей главе)28. Должна существовать и другая причина, служащая стимулом для перехода к гелиоцентризму у Коперника, отличающаяся от простого перспективизма. Перспективизм как таковой не способен отличать между геоцентрическим и гелиоцентрическим мировоззрениями; в обоих случаях эмпирически созерцаемое небесное светило предстает в одном ключе, в пространственно-временной парадигме, так что с чисто концептуальной точки зрения обе перспективы представляются в равной степени возможными и в равной степени обоснованными. Иначе говоря, во времена, когда преобладало геоцентрическое мировоззрение, допустим в 150 году, некто наблюдал абсолютно тот же самый феномен – viz. Солнце, двигающееся вдоль горизонта – что и мы, не смотря на наше пост-коперниканское [после 1543 г.] гелиоцентрическое мировоззрение. Взгляды на мир совершенно никак не воздействуют на физио-психологическую сторону нашего восприятия. Они играют роль в придании когерентной формы нашим восприятиям на фоне кризиса множества наших точек зрения. Следовательно, даже если перспективизм подходит для интерпретации кантовской концепции [Kant’s story], но ни в коей мере не коперниканской, то перспективизм все же не способен утверждать, что существует существенная аналогия между Кантом и Коперником. Таким образом, даже в общих чертах, перспективизм не справляется с представлением релевантного подхода к коперниканизму.
28. Это объясняет, почему ранее комментаторы утверждали, что гелиоцентрические последствия коперниканского переворота не имеют отношения к аналогии Канта, которая якобы просто связана с объяснением кажущихся объективными явлений с точки зрения их субъективных условий (см. [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97, 2006, p.2ff, 28]; Майлз приводит Кемпа Смита и Патона в качестве примера данной точки зрения). Но ослабление интереса Канта к проведению аналогии с постулированием гелиоцентрической вселенной, безусловно, основывается на том, что я называю ошибочной позицией, приравнивающей основные проблемы Канта к перспективизму. Совершенно очевидно, что с точки зрения перспективизма центральная особенность коперниканского переворота, а именно истинность гелиоцентризма, не может быть учтена.
41 (4) Перспективизм ошибочно предлагает психологическое прочтение кантовского репрезентационизма и его общеизвестного утверждения об идеальной природе объектов, как будто главный результат кантовского переворота в метафизике лежит в осознании пределов нашего познания вещей. Перспективизм необратимо впадает в когнитивный релятивизм. Это происходит в результате сильной феноменалистской (читать: берклианской) интерпретации кантовского идеализма29. Стандартное феноменалистское прочтение Канта сводится к эмпирической интерпретации “явлений”, кантовского технического термина для обозначения объектов перцепции, в качестве лишь ментальных состояний30. И хотя я не могу адресоваться в данной работе к всё еще продолжающимся дебатам, касающимся кантовского идеализма и специфического значения кантовской теории о феноменализме материальных тел31, я все же замечу, что существует некоторое внутренняя связь между перспективизмом и сильной феноменалистской интерпретацией кантовского идеализма. Хотя это вовсе не говорит о том, что Ван Клив перспективист в его прочтении кантовского коперниканского поворота или что феноменалистские прочтения Канта eo ipso перспективистские.
29. Ср. c [[39] Van Cleve J. Problems from Kant. New York: Oxford University Press, 1999, pp.5–12)]. См. [[14] Ameriks K. Kant and the Historical Turn. Philosophy as Critical Interpretation. Oxford: Clarendon Press, 2006, pp.77–88)], который критикует феноменалистское прочтение кантовского феноменализма Ван Клива в контексте общего учения берклеанских интерпретаций кантовского идеализма. Я не уверен, что комплексная интерпретация Ван Клива может квалифицироваться в качестве стандартной феноменалистской, не говоря уже о берклианском прочтении кантовского идеализма. См. также [[34] Schulting D. Kant’s Radical Subjectivism. Perspectives on the Transcendental Deduction London/New York: Palgrave Macmillan, 2017] и главу 4.

30. Cм. часто неверно интерпретируемый отрывок из четвертого паралогизма в кантовской Критике [A369], в котором Кант утверждает, что “все явления суть только представления” (см. также главу 6).

31. См. [[35] Schulting D. Kant’s Idealism and Phenomenalism. A Critical Notice of Lucy Allais’s Manifest Reality. Kant’s Idealism and His Realism’, Studi kantiani XXX, 2017, pp.191–202].
42 (5) Было бы резонно заключить, что, если перспективизм (с уже упомянутыми феноменалистскими коннотациями) оказался бы прав, то коперниканский переворот в астрономии и кантовский подход в стиле Птолемея представлялись бы радикальными вариациями, что, впрочем, выражено в критицизме Рассела [32]32 и ранее у Кемпа Смита [24]33. То, что перспективизм, эксплицитно или же имплицитно, все еще является популярным методом прочтения кантовского коперниканизма по крайней мере странно, так критика Рассела уже достаточно ясно продемонстрировала, что данную аналогию стоит читать в другом ключе, дабы термин «коперниканский» не был бессодержательным34.
32. [[32] Russell B. Human Knowledge, Its Scope and Limits. London: Allen & Unwin, 1948].

33. [Kemp Smith N. The Meaning of Kant’s Copernican Analogy, Mind XXII (88), 1913].

34. Хотя якобы неубедительно то, что я называю АГ [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.20] в качестве аналогии, оно, как справедливо отмечает Майлз, “гораздо более ясно, нежели обычно признается” [ibid, p.4]. Фактически, недавняя интерпретация Майлзом кантовского коперниканского поворота, на мой взгляд, существенно не отличается от стандартного прочтения. Как было отмечено ранее, Майлз (ibid, p.25) видит аналогию в нападках как Канта, так и Коперника на здравый смысл, но даже если бы это было так, указание на этот факт не объяснило бы мотивы для начала такой атаки. Только предположения о мотивации или причинах, стоящих за ней, могли бы установить уместность такой аналогии. Более того, хотя Майлз справедливо отмечает важность эксперимента в кантовской мысли, я нахожу его интерпретацию основных положений кантовской мысли слишком неуместной, в частности его рассуждения о том, что разум навязывает свои условия или законы вещам или природе [ibid, p.3, 4, 7, 10, 13], а также предполагаемого кантовского “трансцендентального поворота к онтологическому идеализму” [ibid, p.10]. И я вовсе не уверен, что он попросту может выдавать это за центральные мотивы аналогии с Коперником (см. для общего понимания его позиции [ibid, p. 4–7].
43 Здесь же я хочу сконцентрироваться намоем пункте (2), т. е. на мысли о том, что и Коперник, и Кант имели свои конкретные причины для своих переворотов. Это предполагает, что данная аналогия должна восприниматься нами в более систематическом ключе, а не как грубое указание на исторический факт смены парадигмы (АГ); и, соответственно, кантовский коперниканизм не может интерпретироваться лишь в концептуальном смысле как необходимость принятия некоторой перспективы (перспективизм). Как было сказано ранее, историческое прочтение кантовской аналогии в терминах предложения смены парадигмы (АГ) представляет собой попытку компромиссного решения в отражении безосновательного критицизма Рассела против кантовского птолемеицизма [sic!] (в духе: “поскольку здесь действительно прослеживается фундаментальное от перспективзма как такового и найдем другой метод интерпретации кантовского коперниканизма.
44 Я утверждаю, что кантовская коперниканская аналогия (и, в равной мере, его ссылки на Галилея, Бэкона, Торричелли и, достаточно реже, Шталя, а также его отсылки к математике, логике и физике вообще; см. [BXV–XVI]) имеет более чем фигуративную, историческую функцию. Я утверждаю, что аналогия указывает на рационально-реконструктивную стратегию для решения затянувшейся проблемы, на подход, который Кант копирует из экспериментального, гипотетико-дедуктивного метода, который еще со времени Бэкона представлял собой прототип метода эмпирических наук. Здесь речь идет о том, что Кант характеризует в терминах: “существенный элемент той перемены в способе мышления, которая оказалась для них [наук] столь благоприятной” [BXVI; курсив Д.Шультинга]; и таким образом, посредством импликации, аналогия, которую проводит Кант, отсылает нас к сущностному элементу коперниканского переворота.
45 Важным дополнительным преимуществом моего подхода является то, что можно избежать предполагаемых проблем, касающихся кантовского идеализма. И если станет понятно, что кантовский коперниканизм не имел ничего общего с перспективизмом или со сменой перспективы per se, но скорее касался методологического подхода, сравнимого с коперниканским, отображающим наши знания в более “научной”, убедительной или же рациональной манере, то все беспокойство по поводу кантовского предполагаемого берклианского идеализма, который, как я отметил, непосредственно связан с перспективизмом, основывается на предположениях чуждых кантовскому коперниканизму; однако мы должны держать в голове, что это не исключает благоприятного феноменалистского прочтения его идеализма35.
35. См. [[35] Schulting D. ‘Kant’s Idealism and Phenomenalism. A Critical Notice of Lucy Allais’s Manifest Reality. Kant’s Idealism and His Realism’, Studi kantiani XXX, 2017, pp.191–202].
46 Тут важно также отметить, что аналогия с экспериментальным методом эмпирических точных наук имеет место лишь в той мере, в какой идет речь о типовой форме эксперимента, а не столько о его содержании, ибо, как утверждает сам Кант, разум не работает с эмпирическими фактами, но лишь с его собственными абстрактными формами, как например с “понятиями и основоположениями” [BXVIII прим.]. Таким образом, неуместно критиковать Канта за его провал в попытке адаптации фальсификационной модели наук, как это делает Карл Поппер [29]36. В отличие от научного эксперимента, кантовский философский эксперимент и философия в целом касаются не фальсифицируемых эмпирических законов, а лишь логических принципов опыта вообще, которые могут (и должны) аподиктически демонстрироваться (по крайней мере с кантовской, трансцендентальной перспективы). Можно задаться вопросом о том, может ли вообще Кант доказать универсальную, аподиктическую значимость данных основоположений; однако критика этого не основывается на фальсификации. Фальсификация – в том смысле, который вкладывал в нее Поппер, говоря о науках, – не может являться подходящим критерием в философии, так как в философии не существует фактов, противоречащих теории. Философская критика состоит в тщательном изучении определенной формы рассуждения на предмет ее внутренней рациональной когерентности (ср с [28]37: см. [28]38 как пример очень грубого прочтения использования Кантом экспериментального метода). Также важно отметить, что хотя метод Канта и имел близкое сходство с научным методом, но очевидно, что систематичность, которую Кант желал для метафизики, имеет другую форму, отличную от той, на которую нацелена наука; ведь метод философии может вовсе не быть таким же методом, как в науке при изучении объектов, которые в философии не эмпирические и a posteriori, а формальные и a priori. Хотя я полагаю, что с целью введения нового вида философии Кант адаптирует новый стиль рассуждения, более схожий с гипотетико-дедуктивным методом науки, было бы все же ошибочно обозначать метод, созданный Кантом и используемый в Критике, гипотетико-дедуктивным, и тем более считать выводы его философских рассуждений чисто гипотетическими. Это объясняет тот факт, что Кант был непреклонен в том, чтобы присваивать своим доказательствам, приведенным им в Критике, ранг ниже аподиктического (см., например [BXXII прим.])39.
36. [[29] Popper K. Conjectures and Refutations, London-New York, Routledge, 2002, p. 268, 271)].

37. [[28] Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, p.19ff].

38. [ibid, p.20, n.44].

39. Я благодарю Клавдио Ла Рокка за верное упорство в этом важном вопросе.
47

3. Трансцендентальная рефлексия, вопросы типа “как возможно” и кантовское “изменение в нашем способе мышления”
48 Перед тем как, в главе 5, обсудить то, что характеризует кантовский переворот в метафизике как типично коперниканский, я хочу представить общий план некоторых общих, базовых характеристик нового метода мышления Канта, хотя и в несколько схематической форме40. Эти характеристики касаются взглядов Канта на критическую метафизику, которая в дальнейшем сможет выступить в качестве строгой науки, равной другим наукам.
40. Я представил более подробное прочтение этих характеристик в контексте чтения кантовской трансцендентальной дедукции, в других работах [Schulting D. Kant’s Radical Subjectivism. Perspectives on the Transcendental Deduction. London/New York: Palgrave Macmillan, 2017]; [[36] Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018].
49 Говоря очень широко, центральной характеристикой мысли Канта является определенная степень саморефлексии. Это проявляется уже в самом названии кантовской Критики чистого разума. Название выражает собой как субъективный, так и объективный генетив, из чего следует , что оно касается как критики чистого разума постольку, поскольку разум угрожает стать спекулятивным, так и критики как саморефлексии осуществляемой самим разумом. Именно в этом контексте в предисловии к первому изданию Критики Кант ярко повествует о “самопознании” разума [AXI]41. Здесь рассматриваются два аспекта одного и того же акта рассуждения: экспликация условий возможного познания и самоэкспликация или некоторый род самосознание.
41. См. также [A849/B877]; а также [Refl.4284, AA 17:495] и Пролегомены [§35, AA 4:317].
50 Второй связанный элемент, который я бы хотел рассмотреть, может показаться очевидным, однако это вовсе не так: критический проект Канта касается как теории знания или опыта, так и метафизики. Теория знания имеет дело с условиями познания вещей или событий в мире. Метафизика же традиционно имеет дело с наиболее фундаментальными определениями сущностей в реальности, основаниями вещей, их свойствами и событиями как таковыми (ratio essendi), независимо от того познаны ли они (ratio cognoscendi)—хотя и для рационалистов школьной метафизики эти два ratio сильно соотносятся. Очень широко говоря, кантовский коперниканский поворот имеет определенные последствия для того, как следует рассматривать реальность или же вещи сами по себе, а также как связаны между собой ratio cognoscendi и ratio essendi, что включает в себя печально известную кантовскую доктрину идеализма. С точки зрения Канта дело не в том, что сам объект, как он представлен в реальности, отделяется от того, как мы его представляем, несмотря на то, что, согласно Канту, мы не производим объект qua его существование; по-прежнему, , как известно, существует вещь в себе, независимая от нашего познания. Неверно и то, что, говоря чисто эпистемически, манера, в которой мы говорим об объектах, отделима от того, как объекты, постольку поскольку они объекты, характеризуются сами по себе. Мысль об объекте отражается в самом объекте, в то время как объект впервые манифестируется в мышлении. Объект суть всегда объект для мышления. Другими словами, объективность объекта есть характеристика, атрибутируемая ему мышлением. Таким образом, можно отличить определенное концептуальное взаимодействие, в своего рода взаимно-однозначном отображении, между мыслью и объектом в той степени, в которой объект суть объект для мышления.
51 Крайне важно также заметить, что Кант выступает против прямого смешения в школьной метафизике nexus rationis, того, как вещи и их отношения представляются в мышлении, и того, каким образом реально существующие вещи рассматривались в своем соотношении в реальности бытия. С точки зрения Канта, реальность мышления и реальность бытия как таковые больше не соотносятся в строгом смысле (см. ниже о adæquatio), именно в результате его более сильной интуиции касательно связи между объектом как репрезентации и нашей репрезентацией объекта. Взаимный аспект как мышления, так и объекта, как двух участников взаимных концептуальных отношений, отражает две стороны одной и той же функции, которую разум или мышление осуществляет посредством некоторого рода саморефлексии. Это необходимо следует из самого понятия о том, что сама мысль об отношении мышления и мира вещей, то чем и занимается метафизика, логически занимает привилегированное положение в этом отношении, которое отныне являет собой трехместное отношение: ум (mind) мыслит то, как ум соотносится с миром.
52 В том же ключе стоит понимать часто цитируемое замечание Канта о том, что “гордое имя онтологии, притязающей на то, чтобы давать синтетические познания a priori о вещах вообще в виде систематического учения (пример – принцип каузальности), должно быть заменено скромным именем простой аналитики чистого рассудка” [B303/A247]. В позднем, не опубликованном тексте «Какие успехи осуществила метафизика в Германии со времени Лейбница и Вольфа» (1791) Кант использует термины “онтология”, а также “Wesenlehre” для того, что он в Критике называет аналитикой опыта, что часто удобно интерпретируется как кантовское описание теории познания. Иначе говоря, не совсем верно, как полагают многие комментаторы, что кантовская трансцендентальная философия — обозначение его особенной критической рефлексии разума — отвергла онтологию раз и навсегда. Скорее, кантовская трансцендентальная философия фокусируется на ином взгляде на то, что традиционно рассматривалось в онтологии, viz. фундаментальные предикаты бытия42. Трансцендентальная философия, очевидно, уже вовсе не онтология в устаревшем смысле школьной метафизики как доктрины о сущности вещей, которая нацелена на объяснение объектов omnimode determinate (ср. [Баумгартен «Метафизика» §4; §148]). Кантовская версия онтологии касается описания фундаментальных предикатов вещей постольку, поскольку они реальны, т.е. даны в чувственном ощущении. Говоря более точно, речь идет о необходимых формах, в которых вещи могут становиться объектами опыта, и в [данном случае] существование таких объектов не есть просто дополнение к их возможности, как думали рационалисты, представители школьной метафизики. Трансцендентальная философия, таким образом, выступает некоторого рода онтологией. В своей Рефлексии, приблизительно периода 1780–84 гг., Кант пишет следующее:
42. Интересно, что Кант называет “чистые понятия рассудка”, “например… субстанцию”, “онтологическими предикатами” в своем первом предисловии к «Критике способности суждения» [AA 5:181]. Ср. с [AA 8:190n]. См. в особенности кантовские лекции по метафизике «Metaphysik Mrongovius» (V-Met/Mron) [AA 29:784-5; датировано 1782-83 гг.] [[9] Kant I. Lectures on Metaphysics. Cambridge: Cambridge University Press, 2001, pp.109–288].
53 Онтология есть наука о вещах вообще, т.е. о возможности нашего познания вещей a priori, т. е. независимо от опыта. Но она ничего не может поведать нам о вещах самих по себе, а лишь об априорных условиях, при которых мы вообще можем познавать вещи в опыте, т.е. о принципах возможности опыта. [R5936, AA 18:394]43]
43. [[12] Kant I. Notes and Fragments, trans. and ed. P. Guyer et al. Cambridge: Cambridge University Press, 2005
54 В письме от 20 января 1792 г. к Я.С. Бэку, Кант, по-видимому, предполагает, что он “выстроил планы для системы метафизики”, которая имела бы дело со “всей наукой онтологией, как имманентном мышлении, т.е. наукой о вещах, объективная реальность понятий которых может быть строго определена” на основе экспозиции каждой отдельной категории и “всех предикабилий в нее включенных” [AA 11: 313–14]44.
44. См. также письмо к Л.К. Якобу [AA 10:494].
55 Здесь стоить заметить, что в лекциях по метафизике критического периода (см. «Metaphysik Mrongovius» (V-Met/Mron) [AA 29:752 (1782–83)] и др.), Канта вполне можно считать строго разделяющим критическую трансцендентальную философию и онтологию. Он даже утверждает что “ошибочно называть [трансцендентальную философию] онтологией” [AA 29:756]. Трансцендентальная философия есть трансцендентальная логика, которая в отличие от онтологии, в которой мы рассматриваем вещи относительно их общих свойств”, “абстрагируется от всего этого; это некоторого рода самосознание”. Но он также называет онтологию-старого-типа “онтологией, которая не является трансцендентальной философией” [AA 29:785]45, предполагая, что Критика чистого разума, о которой он говорит непосредственно перед этим отрывком, есть онтология, представляющая собой трансцендентальную философию. Однако, как далее замечает Мронговиус, “наука обо всех базовых понятиях и базовых пропозициях, на которых покоится все наше чистое познание разума”, т.е. предшествующая онтология, “не будет корректно называться онтологией”, “так как иметь вещь вообще как объект, значит не иметь никакого объекта вообще и рассматривать познание только в терминах логики” и “имя, однако, звучит как будто у него есть определенный объект”. Другими словами, “наиболее подходящим названием было бы трансцендентальная философия” [AA 29:786]46 47
45. [[8] Kant I. Lectures on Metaphysics. Cambridge: Cambridge University Press, 2001, p.140].

46. [ibid, p.141].

47. Однако ср. с Met/Mron, AA 28:876, V-Met-L2/Pölitz, AA 28:541, V-Met/Dohna, AA 28:679, V-Met/Vigil, AA 29:949, 956, 960, 988.
56 Независимо от того, можно ли назвать новую критическую, трансцендентальную философию онтологией, новая философия утверждает, что любая теория познания предполагает определенные метафизические предпосылки и что ни одна метафизика не имеет смысла без включения в нее теории познания. Последний аспект касается требования рефлексивной установки по отношению к нашим предположениям или базовым убеждениям, касающейся способности познания как таковой, которая всегда составляет основу при выдвижении любого произвольного метафизического постулата или закона или адаптации любого взгляда касательно фундаментального устройства мира. В частности, в метафизике, которая, по Канту, страдает от нехватки научных стандартов — отсутствия гарантированной преемственности и консолидации успехов, отсутствие общих единых критериев оценки и т.д. (см. далее) — такая саморефлексивность, касающаяся ее спекулятивных претензий и способов познания, просто необходима.
57 Подчеркивая необходимость саморефлексии разума, Кант, таким образом, ставил цель расширить границы метафизической спекуляции, ибо в силу непрерывного самоанализа разума всегда необходимо помнить о необходимых условиях, при которых утверждение о реальности являются оправданными, законными (см. [AIX–XII]). Кант напрямую ассоциирует “защиту против аберраций, в которые впадает разум, когда ошибается в своем назначении”, и ошибочно связывает “субъективные основания наших суждений объективными” с “самопознанием чистого разума” [Prol, §40, AA 4:328]48. Хотя еще раньше, в письме от 1771 г., к одному из своих самых важных учеников Маркусу Герцу, Кант отсылает к своему новому проекту, названному там «О границах чувственности и разума» и спустя 10 лет ставшему Критикой чистого разума [AA 10:123]. Так как по большей части метафизическая рефлексия состоит, согласно Канту, в определении поля в рамках которого применимы понятия a priori, т.е. в разграничении их до такой степени, что они становятся чувственно воспринимаемыми. Это разграничение применимости априорных понятий согласуется с определением законности их фактического использования. Это то, что по сути конституирует критический проект дедукции чистых понятий рассудка или категорий49.
48. [[7] Kant I. Prolegomena to Any Future Metaphysics. Indianapolis: Hackett, 1977, p.70 (на русском: Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука // Кант И. Соч. в 8-ми тт. Т.4, М.: Чоро, 1994].

49. См. [[36] Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018].
58 В главе “Об амфиболии рефлексивных понятий” Критики чистого разума Кант обвиняет Лейбница в неясном применении рефлексивных понятий и называет саморефлексию, к которой он стремится, разграничивая разум, «трансцендентальной рефлексией». Трансцендентальная рефлексия есть рефлексия о том, принадлежат ли наши представления чистому интеллекту или чувственному восприятию. Не останавливаясь на особенностях кантовской критики рационализма Лейбница, можно все же сказать, что кантовский критический проект в целом является некоторого рода упражнением в трансцендентальной рефлексии, рефлексии, касающейся отношений между понятиями и созерцаниями к соответствующим им познавательным способностям – созерцанию и мышлению, между которыми Кант проводит непреодолимое различие, одновременно утверждая, что они все же неразрывно связаны50. Эта рефлексия происходит не изнутри якобы чистой врожденной способности мышления, полностью отвлеченной от опыта. Напротив, трансцендентальная рефлексия занимается динамическим процессом мышления, который мышление же или разум, посредством понимания осуществляют в неразрывном отношении к объективной реальности, т.е. в некоторой в рамках опыта, оставаясь при этом процессом, осуществляемым совершенно a priori, т. е. независимо от опыта. Другими словами, критика, вызываемая данной рефлексией, это способ рассуждения, заключающийся в критическом исследовании или экспликации собственного отношения к объектам, в той степени, в какой, “переживая” эмпирически наличные объекты, т. е. осознавая свое отношение к таким объектам, критическая по отношению к самой себе мысль представляет собой процесс, посредством которого осознаются основные задачи метафизики, а именно эксплицируя фундаментальные предикаты бытия данных в опыте предметов. Метафизика больше не представляется дисциплиной, полностью абстрагированной от опыта, а, напротив, необходимо осуществляемой с непосредственным критическим отношением к нему.
50. Ср. с часто цитируемым фрагментом [B75]: “Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы.” Для обсуждения см. [[34] Schulting D. Kant’s Radical Subjectivism. Perspectives on the Transcendental Deduction. London/New York: Palgrave Macmillan, 2017, сh.5].
59 Необходимо возникает вопрос: что именно стоит понимать под прилагательным “трансцендентальный” в трансцендентальной рефлексии? Кант утверждает, что все наше познание трансцендентально, как “занимающееся вообще не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori” [B25]. Отсюда можно было бы заключить, что Кант держится на определенном расстоянии от объектов, от реальности как таковой. Это могло бы создать впечатление другой перспективы, нежели той, которую можно получить из приведенного выше наблюдения относительно тесной связи метафизики с опытом в [B25] Кант утверждает, что эпистемологическая выгода артикулируется за счет интересов метафизики. В данном ключе часто говорят о кантовском трансцендентальном повороте, как будто бы он отворачивался от метафизики и онтологии (см. опять же афоризм относительно онтологии из [B303]), о чем уже говорилось выше. Но такие разговоры скорее затуманивают кантовскую позицию, нежели проясняют ее. Заметьте, что в стросоновской школе кантианства понятие “трансцендентальный” подверглось трансформации вследствие дебатов о “трансцендентальных аргументах”. Там “трансцендентальное” больше не имеет того специфического значения, которое придавал ему Кант — познание, поскольку оно a priori, —становясь при этом определенным маркером для некоторого типа аргумента, который в силу природы концептуального анализа обуславливает необходимое условие y для некоторого объекта или события x, то есть нечто, что должно предполагаться для того, чтобы нечто другое было возможно. Этот вид аргументации касается сугубо эпистемологического вопроса типа “как возможно” и отклоняется от проблем метафизики51.
51. Я заимствую данное название у Кассам [[17] Cassam Q. The Possibility of Knowledge. Oxford: Oxford University Press, 2007, pp.1–9]. См. также [ibid, pp.51–84], где кратко излагаются трансцендентальные аргументы, которые имеют некоторую связь с аргументом Канта в трансцендентальной дедукции. Сам Кассам предлагает критическое прочтение трансцендентальных аргументов, в котором они представляются в отличном от вопроса “как возможно” ключе, которым конкретно Кассам и интересуется.
60 Трансцендентальная философия Канта, несомненно, может быть охарактеризована в терминах вопроса “как возможно”, хотя бы с учетом того, как сам Кант определяет центральную проблему своего критического проекта (см., например название глав Пролегомен и раздел “Общая задача чистого разума” [B19–23]). Это непосредственно касается исследования условий возможности опыта или познания объектов, знания и, следовательно, самой возможности метафизики как науки о понятиях a priori объектов опыта. Этот вопрос непосредственно завязан на проблеме, о которой я говорил выше, viz. на вопросе определения области возможного познания и установления правомерности понятий a priori (например, понятия “причина”) и принципов, в которых данные понятия проявляются (например, принцип причинности). Так вопрос “как возможно” касается легитимности или объективной значимости категорий, а не только объективного опыта как такового [A93–4/B126, A128, A130].
61 Но на карту поставлено нечто большее, чем просто вопрос об условиях возможности опыта или знания, или обоснования категорий как условий опыта как таковых. Кантовская стратегия в Критике состоит непосредственно в предложении “изменения в нашем способе мышления” [BXIX; курсив Д.Шультинга], т.е. альтернативного метода объяснения истины и возможности знания — который, дабы быть точным, представляет собой нечто большее, чем просто объяснение того, что оправдывает конкретные притязания на знание, выражая прерогативу стандартной эпистемологии. Новизна мысли Канта кроется не только в том, что она представляет собой новый вид аргументации в рамках известной проблемы, которую можно добавить к арсеналу аргументов, спекулятивных или нет, в учебники по метафизике. Речь также не идет о проблеме, до сих пор не обнаруженной. Кантовское трансцендентальное мышление, скорее, приводит нас к новому подходу к извечному вопросу. Вот почему трансцендентальное касается не только объекта исследования, но и способа, посредством которого данное исследование производится. Он вводит особенный саморефлексивный элемент в объяснение возможности познания. То, что является специфически трансцендентальным в исследовании Канта, не сводится к тому, что можно охарактеризовать как вопрос о том, “как возможно”, как, например, в дебатах о трансцендентальных аргументах. Трансцендентальная философия затрагивает то, как оформлен сам вопрос “как возможно” и то, как этот вопрос приводит нас к новым, лучшим результатам в философских исследованиях. Способ, которым должен быть поставлен данный вопрос, соотносится с тем, что “трансцендентальное” рассматривает возможность познания объектов a priori а именно, насколько мышление через само себя (следовательно, a priori), через “самопознание”, представляет собой фундамент возможности знания вообще. В этом заключается саморефлексия трансцендентальной философии.
62 Что нового в данном кантовском трансцендентальном подходе в метафизике, так это анализ условий, которые должны , быть в состоянии объяснить основания истины и знания, в некотором смысле сами по себе, т.е. само-прояснить их процедуру. Анализ “самоочевиден”, в смысле самоэкспликации или же самопрояснения, и, таким образом, саморефлексивен. Говоря другими словами: поскольку анализ есть способ мышления, то в анализе знания мысль сама соотносится с самой собой с целью объяснить свой способ анализа или экспликации. Здесь многое требует уточнения и экзегетической поддержки, но я предполагаю, что эта идея является общей и лежит в основе кантовских рассуждений о Критике как “трактате о методе” [BXII]. В частности, Критика представляет собой трактат о том, как метод экспликации должен стать очевидным при рассмотрении определенных вопросов. Таким образом, экспликация условий возможности познания или опыта имеет двойственный рефлексивный аспект, параллельный двойственному характеру самого названия Критики чистого разума, на что я указывал в начале данной работы. Экспликация есть экспликация условий опыта или знания, но в равной степени она есть объяснение, изложение метода самого такого объяснения. Одним словом она “рассудок познающий самого себя” [der sich selbst kennende Verstand] [Refl 4284, AA 17:495].
63 Подлинно философское изложение знания не может просто опираться на заранее заданный метод, который впоследствии применяется аксиоматически. Почему нет? Для того чтобы философский аргумент имел доказательную силу, корреляция между методом рассуждения и тем, для чего он используется, а именно экспликацией или анализом знания или опыта— должна быть продемонстрирована в самой экспликации. Другими словами, метод должен быть выражен в самой экспликации. Философский анализ есть прогрессирующий процесс, в котором элементы знания проявляются в их взаимосвязанности, буквально “по пути” (meta hodos). Таким образом, методическая процедура философского анализа должна быть остенсивной, пошаговой процедурой, демонстрирующей, почему то или иное имеет место (см. [A789/B817]).
64 С другой стороны, аксиоматический подход в философии мог бы опираться на предположение принципов (или внешних оснований), для которых он не представляет законных внутренних оснований. Это может привести только к бесконечному регрессу—методический фундамент требует нового основания и так далее ad infinitum. Аксиоматический подход не представляет никакого основания отношениям между методом и принятыми принципами и самой экспозицией. До какой степени, согласно аксиоматическому подходу, конкретный принятый метод подходит виду анализа, который должен быть проведен? Могли бы другие методы (и какого типа) сделать такую же хорошую работу? Применительно к конкретному случаю кантовской эпистемологии, аксиоматический подход оставил бы без ответа вопрос о том, действительно ли оговоренные необходимые условия возможности познания так необходимы и являются a priori, как утверждает Кант. Такой сомнительный результат всегда является результатом апагогического доказательства ввиду того, что такое доказательство “никогда не [производит] постижимости истины с учетом ее связи с основаниями ее возможности”, т.е. она не дает “проникнуть в источники [истины]” [A789/B817]. Дабы избежать сомнений, в будущем, философское доказательство не может быть ни апагогическим (абдукцией), ни эпагогическим (индукцией) как в эмпирических науках, но должно быть остенсивным (дедуктивным)52 53.
52. См. [[36] Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018, ch.3].

53. Заметим, что Кант использует термин «дедукция» не совсем стандратным [логическим] способом, например, в «юридическом смысле (quid juris)» (см. [В116]). Подробнее вопрос о кантовском понимании дедукции см. главу книги Д. Шультинга 2018 г. (см. сноску выше). — прим. редактора перевода.
65

4. Коперниканская гипотеза
66 Прежде чем я перейду к общему методическому подходу Канта к его коперниканству, давайте рассмотрим гипотезу Коперника, ставшую общепринятой в астрономии и носящую его имя. Рассуждения, лежащие в основе основного положения Коперника о гелиоцентрической природе вселенной, которое он сформулировал в первой книге своей основополагающей работы «О вращении небесных сфер» 54 55, может быть схематизированы следующим образом 56:
54. См. [[19] Copernicus N. On the Revolutions, new edition, trans. and ed. E. Rosen. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.11ff]. Полное название книги на латыни, которая была опубликована в в Нюрнберге в 1543 г. «De revolutionibus orbium caelestium» Коперник поддерживал гелиоцентрическую теорию, по существу, уже в более ранней, неопубликованной работе Commentariolus. Незадолго до публикации «О вращении небесных сфер», сторонник Коперника Г.Дж. Ретикус представил гелиоцентрическую теорию в своей Narratio prima (1541). Подробнее об этих работах см. [[18] Copernicus N. Das Neue Weltbild. Drei Texte: Commentariolus, Brief gegen Werne, De revolutionibus (ed. H. Zekl). Hamburg: Meiner, 1990].

55. Обратим внимание на то, что в русском переводе названия книги Коперника отсутствует термин «революция», присутствующий как в [полном] оригинальном (латинском) названии «De revolutionibus orbium caelestium», так и его английском переводе «On the revolutions». Этот историко-культурологический аспект нужно учитывать при обсуждении кантовской «коперниканской революции»: для Канта революционность Коперника была само собой разумеющимся. — прим. редактора перевода.

56. Все виды технических подробностей в комплексной аргументации Коперника очевидно опущены, не в последнюю очередь потому, что большая часть классических работ Коперника состоит из заумных и (частично) устаревших математических расчетов, совершенно недоступных пониманию непосвященных, включая автора этой статьи. Более того, инновации Коперника в математической астрономии были лишь началом упрощенной “коперниканской” астрономии, которую в дальнейшем развили и модифицировали Кеплер и другие, улучшая и видоизменяя изобретения Коперника, и неся не меньшую ответственность, нежели сам Коперник (это отмечает также [[22] Guyer P. Kant. London/New York: Routledge, 2006, p.385, n.11]. Здесь меня просто интересует то общее, философское, скрытое за “первыми мыслями” Коперника, что следует рассматривать как основу его расчетов. Дополнительные технические подробности см. в [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985], революционная классика в истории и философии науки, предшествовавшая и предзнаменовавшая его работу [[27] Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions (Chicago: University of Chicago Press, 1996].
67

(A) Астрономия вычисляет планетарные циклы соответственно стандартной вычислительной модели.(B) Все виды модификаций прибавляются к стандартной модели, которая должна прояснить или объяснить наблюдаемую беспорядочность во вращательном движении небесных сфер57.(C) Солнце вращается вокруг наблюдателя (геоцентрическая парадигма)

57. В фрагменте [BXVI], где Кант проводит свою коперниканскую аналогию, он говорит о небесных сферах (Sternheer), подразумевая галактику, хотя Коперник и был непосредственно сфокусирован на проблеме планетарных циклов, а не статичных звезд. Таким образом, “небесные тела” должны пониматься в широком смысле, включая планеты. Д. Шонекер и др. читают это место по другому [[37] Schönecker D., Schulting D., Strobach N. Kants kopernikanisch­newtonische Analogie // Deutsche Zeitschrift für Philosophie, Vol. 54, № 4, 2011, pp.497–518].
68 Учитывая (A) и (B) в качестве индикаторов de facto изначального положения в стандартной астрономии Птолемея и принимая (C) как примерную базовую установку, которая производит положение (B), заключаем, что
69

(D) Не существует универсального объяснения иррегулярности в планетарных циклах.
70 Но давайте допустим, что мы отрицаем (C) и вместо нее выдвинем гипотезу о том, что
71

(E) Наблюдатель (и планета Земля, на которой он расположен) вращается вокруг Солнца (гипотеза о вращении Земли/гелиоцентрическая вселенная)
72 Если мы примем (E), то получится, что (D) не дедуцируется, так как для (E) мы получаем
73

(F) Более когерентная, универсальная вычислительная модель производит лучшее, более точное объяснение планетарных циклов, таким образом, делая более ясным неожиданную непостоянность их орбит.
74 Поскольку (F) означает, что (B) больше не применимо, и, следовательно, (C) отвергается по импликации, то гипотеза (E) должна быть предпочтительнее на том основании, что она дает более экономную [parsimonious] и последовательную теорию, демонстрирующую большую объяснительную силу, нежели гипотеза (C).
75 Что здесь особенно важно, так это то, что тезис о гелиоцентрической перспективе или вращении Земли является не ключевым тезисом коперниканского переворота, но лишь средством в достижении конечной цели. Целью Коперника было повышение когерентности в астрономических вычислениях для того, чтобы можно было бы более точно производить вычисления планетарных орбит. Ключевая предпосылка рассуждений Коперника касалась главным образом отсутствия согласованности в существующих математических моделях в астрономии. Томас Кун замечает, что коперниканский переворот должен считаться переворотом в первую очередь в том смысле, что он представлял собой усовершенствование методов, используемых астрономами для определения положения небесных сфер. Коперник был озабочен реформой в астрономии больше, чем изменением в космологии. Понятие гелиоцентрической вселенной, а точнее, космологический тезис о движении Земли по орбите вокруг Солнца, было, в первую очередь, как утверждает Кун, “аномальным побочным продуктом попытки опытного и преданного астронома реформировать техники, используемые в вычислении положения планет”58. На самом деле постулат о вращении Земли—гипотеза касалась троякого постулата: суточного вращения Земли, конического-осевого вращения и обращения по орбите. Причем последние два59, как замечает Кун60, имели прецеденты еще задолго до Коперника: в третьем веке до нашей эры греческий математик Аристарх Самосский уже выдвинул понятие гелиоцентрической Вселенной61.
58. [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, p.137].

59. См. [[19] Copernicus N. On the Revolutions, new edition, trans. and ed. E. Rosen. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.22ff]. Ср. ФГ [§9, AA 9:171ff]. Представляется, что Кант отличал только два вида движений, “один из них вокруг [Земной] оси или ее дневное [движение], другой вокруг Солнца или же годичное движение» (перевод, добавление и курсив Д.Шультинга). Кун предлагает интерпретировать необходимость трех круговых движений Земли у Коперника, опираясь на традиционное (аристотелианское) воззрение, “что Земля есть планета, несомая вдоль центрального Солнца сферой, той же [сферой], которая носила Солнце вдоль центра Земли” [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, p.164].

60. [ibid, p.144].

61. Говоря точнее, уже пифагореец Филолай Кротонский (ок. 470-ок. 385 до н. э.) выдвинул космологическую гипотезу, по которой Земля была удалена от центра, хотя в его системе Земля еще не вращалась вокруг Солнца, а скорее [вдоль] центрального огня. Именно об этом Филолае говорит Кант, ссылаясь на него как на предшественника Коперника в [Refl.5064, AA 18:77], где он пишет: “Так же, как когда Филолай сказал, что земля движется, а Коперник доказал это” (перевод Д.Шультинга). В предисловии к книге «О вращении небесных сфер» Коперник, в цитируемом замечании Плутарха, упоминает Филолая как предшественника, выдвинувшего идею движения Земли [Copernicus N. On the Revolutions. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.5, 12].
76 В общем, можно согласиться с Куном, что “вероятно единственное наиболее распространенное утверждение, выдвигаемое сторонниками новой парадигмы, состоит в том, что они могут решить проблемы, которые привели старую парадигму к кризису. … Если это может быть сделано на легитимных основаниях, то это требование часто является наиболее эффективным из всех возможных” [27]62. Сдвиг парадигмы коррелирует с необходимостью решения постоянных проблем в конкретной исследовательской области наиболее экономичным способом (хотя, безусловно, экономия не является единственной причиной). Как утверждает Кун [27]63, сдвиги парадигм характерны в результате осознания аномалии. Причиной смены космологической точки зрения (с геоцентрической на гелиоцентрическую) было недовольство Коперника, как технически подкованного астронома, математическими неточностями в фундаментальных понятиях традиционной планетарной астрономии, которая, по сути, была птолемеевской [19]64, что сравнимо с недовольством Канта множеством конкурирующих между собой метафизических спекулятивных теорий в школах рационалистической философии, на “поле бесконечных споров” [AVIII]. Кун ссылается на “профессиональное осознание технического ошибочности” Коперником. Как лаконично замечает Кун, «ощущающаяся необходимость была матерью коперниканских изобретений» [26]65].
62. [[27] Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1996, p.153].

63. [ibid, p.67ff].

64. [[19] Copernicus N. On the Revolutions. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992, p.8].

65. [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, p.139
77 Таким образом, именно техническая ошибка математической астрономии привела к изменениям в астрономии, т.к. в течение столетий к исходной системе Птолемея было добавлено множество модификаций посредством введения различных астрономических техник (так например: эксцентричность, эпицикличность, деференты и т.д.) для объяснения множества наблюдаемых непостоянностей в системе астрономических вычислений. Как следствие, фактически существовала не единая система Птолемея, а множество ее различных версий. (Аналогично немецкой школе метафизики до Канта, в которой различные школы развивали лишь незначительно различающиеся версии, по существу, единого рационалистического взгляда на реальность). Кун метафорически говорит об астрономическом “монстре” [26]66]. Система Птолемея потеряла свою внутреннюю когерентность и математическую точность. Ключевая проблема, которую Коперник видел в птолемеевской астрономии, связана с расплывчатым характером всех ее различных вычислительных моделей и множества методов, изобретенных для их исправления, которые фактически приводили к громадному количеству неточностей, касающихся определения планетарных циклов. Кун по этому поводу пишет:
66. [ibid, p.139
78 Астрономическая традиция стала крайне диффузной; она более не определяла методы, которые астрономы могли бы использовать для вычисления положения планет и, следовательно, он не мог специфицировать результаты, которые мог бы получить из своих вычислений67.
67. [ibid, p.140].
79 Революционный характер нововведения Коперника заключается в использовании им постулата о вращении Земли для улучшения математических вычислений орбитальной системы. Коперник был осведомлен о возможности того, что гипотеза о вращении Земли вполне может решить насущную астрономическую проблему. Каким образом? Кун пишет, перефразируя один из фрагментов «О вращении небесных сфер»:
80 Если Земля движется по орбитальному кругу вдоль центра, а также вращается вокруг своей оси, то, по крайней мере качественно, движения в обратном направлении и в разное время, необходимые для успешных путешествий планеты по эклиптике, можно объяснить без использования эпициклов [26, 149ff]68 69.
68. [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985. p.149ff].

69. Эклиптика — это большой круг на небесной сфере, вдоль которого ежегодно проходит солнце. Для прояснения см. [Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, p.23].
81 Гипотеза Коперника оказалась крайне полезна, поскольку ранее добавление эпициклов при вычислении орбит планет — особенно планет, обращенных к Солнцу – Меркурия и Венеры — было дополнительным инструментом, ad hoc addendum к геометрии геоцентрической астрономии, но такое произвольное дополнение оказалось ненужным в гипотезе о вращающейся Земле. В отличие от сценария неподвижной Земли, орбитальное вращение Земли в гелиоцентрической модели eo ipso объясняет неравномерность ретроградных планетарных циклов, без необходимости полагаться на слишком большое количество эпициклов (научный принцип парсимонии [экономии]!). Кун пишет:
82 Ретроградное движение, а также изменение времени, необходимого для обращения по эклиптике, являются двумя грубыми планетарными нерегулярностями, которые в древности заставляли астрономов пользоваться эпициклами и деферентами в решении проблемы планет. Система Коперника, в свою очередь, объясняет те же грубые нерегулярности, делая это без обращения к эпициклам или, по крайней мере, к основным эпициклам 70.
70. [ibid, p.168].
83 Следовательно, причина истинности, или, по крайней мере, правдоподобности гипотезы Коперника о вращении Земли заключается в том, что она способна объяснять планетарные орбиты не прибегая к использованию (излишнего количества) эпициклов и деферентов. В то же время при данной гипотезе становится яснее, что наблюдаемые нерегулярности только кажутся следствиями вращения Земли. Как указывает Кун, новая астрономия проявляла определенную “естественность и когерентность, которой так не хватало старой Земле-центричной версии” [26]71. Никаких дополнительных приспособлений или внешних предположений не требовалось для того, чтобы приобрести такую степень когерентности и “прекрасной симметрии”, “ясной гармоничной связи в движении и величине Сфер”, как описывает это сам Коперник во введении к «О вращении небесных сфер» 72. Гармония, когерентность и естественность, очевидно, были центральными характеристиками коперниканского переворота.
71. [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, p.177].

72. Цит. по Куну [[26] Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985, pp.177–81].
84 Mutatis mutandis, Кантовский переворот в мышлении в метафизике предполагает альтернативный подход к уже существующей проблеме, в схожем инновации Коперника ключе. Особенная проблема Канта касалась вопроса: как наше знание может быть оправдано, т.е., в каких случаях мы можем быть уверены, что наши притязания на знание правомерны? И, в связи с этим вопросом, как возможна метафизика как наука? Этот подход, в свою очередь, представляет собой не только совершенно новую мысль о том, что все, что мы ощущаем, подчинено определенным необходимым ограничениям или же так называемым трансцендентальным условиям, которые относятся к нашей субъективной точке зрения (вопрос по типу «как возможно»). А, скорее, содержится в идее того, что анализ, призванный выразить эти трансцендентальные условия, сам также должен быть проясненным a priori, как более когерентное объяснение, сравнимое с тем, как гипотеза о вращении Земли позволила Копернику распрощаться с ad hoc ревизиями стандартной модели и предложить более когерентную и стабильную объяснительную модель планетарной астрономии. В случае Канта повышение степени когерентности связано с самопрояснением, саморефлексией или же, как он называет это сам, “самопознанием” разума в отношении его собственного анализа необходимых условий познания. Именно эта мысль была кантовским уникальным “изобретением”, открывшим совершенно новый путь в осуществлении философии. В следующей главе специфическая связь между изобретением Канта и его коперниканизмом будет исследована более подробно.
85

5. Истинный коперниканизм Канта
86 Рассмотрим, какое отношение имеет то, что имело неоценимое значение для развития современной астрономии, коперниканский переворот, к кантовской “смене в методе мышления”? Что делает кантовский переворот в метафизике типично коперниканским? Можно ли считать кантовскую аналогию с Коперником уместной?
87 Выходит, что кантовский коперниканизм связан с его взглядом на науку и ее функцию для философии. Это вовсе не значит, что то, о чем идет речь в предисловии ко второму изданию вообще и в Аналитике в Критике, в частности, касается предполагаемого Кантом основания наук, в частности физической науки. Это взгляд на философию Канта стал популярным благодаря марбургской школе неокантианства. Интерес Канта к науке в предисловии ко второму изданию и в Критике (а также в Пролегоменах, вообще говоря), связан с образцовой функцией, которую она играла для метафизики. Центральным вопросом, таким образом, является вопрос связанный с выяснением того, до какой степени метафизика завязана на науке, а не выяснения метафизического основания науки. Крайне важно учитывать, что предполагаемая Кантом философия науки, сформулированная им в «Метафизических основаниях естествознания» (1786), предполагает в качестве отдельного предварительного исследования формальную метафизику природы, то есть его трансцендентальную философию, в пользу которой он аргументировал в Критике (и в краткой форме в Пролегоменах). Однако важно отметить, что здесь идет речь не просто о случае, когда Кант принимает научный метод философии без изменений и надлежащей проверки; он, напротив, заинтересован в подходящей метафизической альтернативе научному методу.
88 В предисловии к 2-му изданию Кант намекает на критерий “безопасного пути науки” [BVII], ее “царского пути” [BX]. Это: (1) общее соглашение по поводу целей; (2) устойчивый прогресс; (3) консолидация успеха; и (4) универсальный доступ (наука должна быть экзотерической, а не эзотерической) (см. [BVII], а также [AIX, BXIV–XV, BXXXII и далее]). Традиционная метафизика не представляется соответствующей ни одному из перечисленных стандартов наук, согласно Канту. Ведь для него традиционная метафизика все еще “поле боя”, на котором различные узкие группировки и конкурирующие школы участвуют в “битве насмешек” [BXV]. Кант считает, что логика и математика, а также новейшая физическая (естественная) наука, задают пример, достигнув высокого уровня успеха на раннем этапе своего развития, хотя в физике это и заняло чуть больше времени — несмотря на различные противоборствующие теории, в том числе и в науках. При этом в отличие от философии, все эти школы мысли в науке разделяют один и тот же неоспоримый основной научный метод, с помощью которого они производят свои исследования.
89 В отношении наук Кант замечает в [BXIII и далее], что “внезапная революция в способе мышления” [BXII] позволила этим дисциплинам зарекомендовать себя в качестве строгих наук. Базовый принцип наук покоится на общем образце мышления, благодаря которому достигается понимание объекта в соответствующих областях исследования. Такой вид понимания возможен ровно в той мере, в какой определенные результаты связаны друг с другом в соответствии с ранее оговоренными правилами. Физик понимает, что законы природы нельзя просто считать с природы. Природа должна подчиняться методу, которым ученый ее исследует, т.е. определяет ее в соответствии с заранее определенными процедурами (ср. [29]73). Парадигматически, физик формулирует гипотезу о связанном целом данных, оформленную в теоретической терминологии, которая впоследствии подвергается проверке, таким образом устанавливая соответствие тестируемых данных предполагаемой теоретической основе. Это приводит к формулировке теории или закона, которые впоследствии становятся стандартом до тех пор, пока гипотеза не опровергается контраргументом. Кант интерпретирует это таким образом, что физик, хотя и имплицитно74, должен понимать, что рационально приобретенное прозрение достигается только лишь при получении результата “в соответствии с его [т.е. рассуждением физика] собственным образом” [BXII]. Рациональность экспериментальной процедуры заключается именно в том факте, что гипотеза четко соответствует или согласуется с результатом последующих проверок при отсутствии фальсифицирующих доказательств. Эксперимент, который проводит ученый, характеризуется нетривиальной тавтологией: что определено как законосообразное, известно лишь в соответствии с предопределенными, предзаданными правилами или процедурами.
73. [[29] Popper K. Conjectures and Refutations, London-New York, Routledge, 2002, p.245]. См. также [A125], где Кант пишет: «Итак, порядок и закономерность в явлениях, называемые нами природой, мы привносим сами и их нельзя было бы найти в явлениях, если бы мы или природа нашей души не вложили их изначально. В самом деле, ‘то единство природы должно быть необходимым, т.е. a priori достоверным единством связи явлений» (курсив Д.Шультинга). См. [Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018, ch.11].

74. Очевидно, что ученому не обязательно иметь четкое представление о более глубоких методологических основаниях своей собственной практики, не говоря уже о ее философской основе, чтобы делать то, что он делает. См. (И.Кант «Метафизические начала естествознания» (1786), [MAN, AA 4:472.13-35]).
90 Mutatis mutandis, то же истинно для математики и для любой другой науки, смоделированной на основе математического метода. Для математики экспериментальный метод как таковой не применим. Однако, как отмечает Кант в предисловии к первому изданию, для математики в той же мере, как и для физика (см. [BXIII и далее]) истинно, то что он не
91 Исследовал того, что он усматривал в фигуре [равнобедренного треугольника] или распознавал в одном лишь ее понятии, как бы почерпывая отсюда ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам a priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что для обретения надежного знания a priori он должен не приписывать вещи ничего кроме того, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно своему понятию. [BXII, курсив Д.Шультинга; ср с. [А713/B741]).
92 Это важно для оценки точных наук и математики как образцов для собственной мысли Канта о статусе метафизики (или философии в более общем ключе). Коперниканство Канта как раз и заключается в том, что существует философский аналог этой рационально-экспериментальной процедуры, типичной для наук75.
75. Здесь, конечно, присутствует очевидная противоположность научному гипотетико-дедуктивному методу: типичная научная практика состоит в постулировании фальсифицируемых гипотез, в то время как у философа нет возможности представить фальсифицируемую гипотезу. Он лишь выдвигает гипотезы с намерением аподиктического доказательства ее принципов, отстаивая их необходимость и априорный характер, не подверженный ревизии.
93 По аналогии с точными науками, и, в частности, с мысленным экспериментом Коперника, Кант вводит в предисловии ко второму изданию, непосредственно перед коперниканской аналогией, мысленный эксперимент для метафизики (“данный эксперимент разума” [BXX прим.; BXVI], так что подобным же образом метафизика следует надежному курсу науки. Упомянутый фрагмент гласит:
94 До сих пор считали, что всякие наши познания [С] будто бы должны сообразоваться с предметами. Однако [D] рушились все построенные на этой предпосылке попытки через понятия что-то a priori установить относительно предметов, благодаря чему расширялось бы наше познание. Поэтому следовало бы сделать попытку выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если [E] будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, — а это лучше согласуется с требуемой возможностью познания a priori, которое должно установить [B] нечто о предметах прежде, чем они нам будут даны. …76 [D] Если бы созерцания должны были согласоваться со свойствами предметов, то мне не понятно каким образом можно было бы знать что-либо a priori об этих свойствах; [E] но если предмет (как объект чувств) согласуется с нашей способностью созерцания, то [F] я вполне могу представить себе возможность познания a priori [BXVI–XVII]77.
76. Здесь мы опустили фрагмент, в котором Кант проводит аналогию с Коперником.

77. В следующем фрагменте Кант доказывает, что mutatis mutandis, то же истинно относительно соответствия объекта концептуальным условиям.
95 Выраженный здесь мысленный эксперимент можно представить следующим образом (под буквами, которые были вставлены в тексте выше, представлен порядке аргументации):
96

(A) Метафизика есть познание предметов a priori.
97

(B) Дабы иметь познание предметов a priori, необходимо знать что-то об объектах перед их восприятием.
98

(C) Знание соотносится с предметами в той мере, в какой мы ощущаем их в эмпирической данности (стандартная корреспондентная теория истины)
99 Учитывая (A) как стандартную позицию метафизики (которую Кант принимает), мы видим, что (B) следует из нее по определению, и (C) есть прагматическая предпосылка традиционных теорий знания, из чего следует:
100

(D) Если знание о предмете x соответствует x в том виде, в каком оно ощущается как эмпирически данное (viz. a posteriori), то знание ex hypothesi не может быть априорным.
101 Мы выделяем в (D), что в (C) возникает противоречие с (B). В самом деле, в (C) невозможно познание a priori, а значит и метафизика. Теперь давайте предположим, что вместо (C) мы выдвигаем гипотезу
102

(E) Объекты соотносятся с нашей формой их восприятия (гипотеза трансцендентального познания).
103 Если мы примем гипотезу (E), то мы сможем избежать противоречия, возникающего в (D), так как
104

(F) “мы познаем в предметах a priori только то, что сами в них вложили” [BXVIII], то есть мы имеем познание a priori, лишь постольку, поскольку они согласуются с априорными формами познания, или имеют какое-то познание о них до того, как они даны нам в опыте”.
105 Так как (F) означает, что противоречие, продемонстрированное в (D), устраняется, а (C) тем самым отвергается, то гипотеза (E) должна быть принята на том основании, что она приводит к более логически когерентной теории, демонстрирующей большую объяснительную силу, нежели (C) (хотя, безусловно, это еще не аподиктическое доказательство ее истинности).
106 В данном мысленном эксперименте Кант демонстрирует, что он находится в базовом согласии с традиционным пониманием истины, а именно, что: истина суть adæquatio rei ei entellectus (см. [B82/A58 и далее]). Однако, согласно традиционной интерпретации adæquatio, мысль должна соответствовать вещи (как и в [C]) так, что при определенных эмпирических условиях вещь Х, воздействующая на чувства, должна рассматриваться как изоморфно тождественная формам понимания Y, так что Y отображается на X. В случае эмпиризма это означает, что репрезентация Y-ом X есть, по сути, точная копия, и как таковая производится или причиняется репрезентацией X. Однако отношения между X и Y могут при такой каузальной трактовке познания могут быть познаваемы только a posteriori, ведь X должно сначала воздействовать на органы чувств, чтобы отношение к У могло возникнуть так, чтобы Y соответствовал X (лишь божественный разум может знать свойства вещей a priori)78.
78. Cр. Пролегомены §9 [[7] Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука // Кант И. Соч. в 8-ми тт. Т.4, М.: Чоро, 1994], а также [B125] и [A128ff].
107 Предлагая новый взгляд на возможность априорного анализа познания, Кант переворачивает изложенную выше перспективу, в то же время не отказываясь от корреспондентного понимания истины79. Далее речь пойдет о так называемом “трансцендентальном повороте”: мы должны брать вещь так, чтобы она соответствовала мышлению. Инверсия мышления предполагает, что внутри точки зрения о мышлении устанавливается строгое отношение между, с одной стороны, необходимыми условиями или правилами80, под которыми должна находиться вещь x чтобы быть предметом для меня, viz. для познающего или мыслящего субъекта, а с другой стороны, условиями или правилами мышления или же самого понимания (y). Только в этом случае, утверждает Кант, познание a priori х возможно и действительно ex hypothesi так как два данные набора условий или правил задаются посредством y, и, таким образом, отношение соответствия между ними может улавливаться a priori познающим субъектом (F) (ср. с [A114]). Эта идея соответствует мысли о том, что “a priori объектам не может быть приписано ничего кроме того, что мыслящий субъект берет из самого себя” [BXXIII]81.
79. О кантовском понимании истины см. [[30] Prauss G. Zum Wahrheitsproblem bei Kant //G. Prauss (ed.) Kant. Zur Deutung seiner Theorie von Erkennen und Handeln. Cologne: Kiepenheuer & Witsch, 1973, pp.73–89], а также [Schulting D. Kant’s Radical Subjectivism. Perspectives on the Transcendental Deduction. London/New York: Palgrave Macmillan, 2017].

80. В [BXVII и далее] Кант говорит о “правиле [рассудка], которое я должен предполагать в себе перед тем, как какой-либо объект становится мне дан” и о том, “какое правило выражает эти понятия a priori, к которым все объекты опыта должны таким образом относиться, и с которым они должны находиться в согласии” (курсив Д.Шультинга).

81. Cр. с фрагментом [AXIV]: «я имею дело только с самим разумом и его чистым мышлением, за обстоятельным знанием которых мне незачем ходить далеко, так как я нахожу разум в самом себе».
108 Посредством этого мысленного эксперимента чистого разума, как считал Кант, ему удалось представить “пробный камень” [BXVIII] для установления достоверности метафизических утверждений, причем устанавливая их чисто аподиктически. Гипотеза об инвертировании отношений интеллект (рассудок) – предмет впервые делает возможной метафизику в качестве подлинного метода познания a priori. Таким образом, изнутри самого разума, посредством “самопознания” рассудка можно установить точь-в-точь a priori отношения между элементами познания; т.е. между, с одной стороны, необходимыми понятиями, используемыми познающим субъектом и, с другой стороны, чистыми формами эмпирических предметов, созерцаемых им. Это отношение точь-в-точь имеет место тогда и только тогда, когда объект соответствует понятиям a priori и чистому созерцанию, а также тогда и только тогда, когда существует изоморфное a priori отношение между формой знания или опыта, которая по определению является концептуальной и необходимой формой объектов нашего опыта (говоря точнее, чистого созерцания). Только в таком ключе может быть оправдано притязание на истину (как корреспондентную, adæquatio), с которой по существу имеет дело метафизика.
109 Самым важным итогом этого мысленного эксперимента является то, что таким образом можно обнаружить более гармоничную, рациональную когерентность между различными элементами познания с точки зрения анализа a priori, и, следовательно, с точки зрения “самопознания” чистого разума, именно так, как претендует на это метафизика относительно познания a priori 82. И именно здесь мы должны обнаружить кантовский коперниканизм. Результат анализа познания с целью определения условий истины неразрывно связан с тем, как анализ проявляется в и посредством самого мышления (отсюда и происходит моя характеристика “самообъяснения” и “самопознания”). Говоря иначе, априорное понимание, приобретенное в тесной связи между мыслью и объектом, т.е. истина как корpеспондентная, тесно связано с тем, как объект должен считаться соответствующим его восприятию мыслью в соответствии с ее собственным самопониманием, точно так же, как гипотеза Коперника о вращении Земли, в более общем смысле, перемена геоцентризма в пользу гелиоцентризма, дала плоды в понимании движения планет, и помимо этого, смогла прояснить немало несоответствий в существующих астрономических моделях. Сильное сходство между переворотом Коперника и переворотом Канта лежит в значительной степени увеличения рациональности, понимаемой в ее исконном смысле как пропорция или отношение, в рамках объяснения, как прямой результат смены точки зрения. Для Коперника это значило, что стала возможной более надежная астрономия, которая больше не была уязвима для спонтанных пересмотров. Фундаментальной задачей Канта был вопрос о возможности априорного проникновения в основу познания, более того в основания рационального мышления как такового, и, следовательно, условий истины. В заключительной главе я кратко остановлюсь на аспекте рационального мышления применительно к философии Канта.
82. О “самопознании” разума и необходимости систематичности в метафизике, о которой здесь идет речь, см. [[15] Baum M. Systemform und Selbsterkenntnis der Vernunft bei Kant // H.Fulda & J. Stolzenburg (eds.) Architektonik und System in der Philosophie Kants. Hamburg: Meiner, 2001, pp.25–40].
110 Аналогия между видами рассуждения Канта и Коперника, следовательно, заключается в двоякой характеристике гипотетически-дедуктивного способа рассуждения, четко прослеживающегося в их исследованиях, и касающегося (1) предложения изменить перспективу или точку зрения, которая, если ее принять, (2) приводит у улучшению понимания конкретной технической проблемы, т. е. дает большую рациональность с точки зрения объяснения насущных проблем в конкретном исследовательском поле. Результат (2) подтверждает применимость гипотезы (1) и оправдывает ее признание. Очевидно, что при таком прочтении аналогии, кантовский коперниканизм не представляет собой ни теорию перспективизма per se (перспективизм), ни просто предложение о смене парадигмы (АГ), поскольку оба прочтения игнорируют нечто крайне важное для Канта и Коперника в равной мере: увеличение рациональности в отношении решения технической проблемы, что выражается в (2). Именно это сходство в методологии и выражает кантовскую аналогию с Коперником.
111

6. Заключение
112 Рациональная структура знания, и то, как ее видел Кант, парадигматически выражена формулой из предисловия ко второму изданию Критики, которая очень часто цитируется, но изредка понимается правильно. Это ранее процитированное изречение о том, что “a priori объектам не может быть приписано ничего кроме того, что мыслящий субъект берет из самого себя” [BXXIII]. Этот фрагмент выражает гипотетико-дедуктивный метод мышления, ту самую “перемену в мышлении”, содержащуюся в кантовском коперниканизме. Это означает, что структура анализа отношений между мышлением и предметом (вопрос истины) принимает кондициональную форму, причем получаемое понимание eo ipso накладывает на него определенные ограничения83. Другими словами, модальность аргумента относительно истины касается условной необходимости, даже если хотя вывод аргумента не является гипотетическим, то есть уязвимым для пересмотра (см. [AXV], где Кант рассматривает гипотезу как “запрещенный товар” [verbotene Ware])84. Это подтверждается на основании кантовского утверждения о том, что
83. Это ограничение связано с кантовским различением явления и вещи самой по себе. В примечании к Предисловию к 2-му изданию Критики [BXVIII–XIX прим.] Кант предполагает, что эксперимент чистого разума связан с этим различием, для того, чтобы продемонстрировать, что нравственная вера человека может быть сохранена, и в то же время в области материальной, феноменальной природы может сохраняться абсолютный детерминизм.. Именно это различие Кант связывает с пробным камнем для оправдания трансцендентального идеализма. Может показаться, что это различие — между двумя способами рассмотрения отношения между мыслью и предметом, но так только кажется. Кантовское трансцендентальное различие между явлением и вещью самой по себе прямо пропорционально этому последнему различию. Иными словами, кантовский идеализм логически вытекает из коперниканского поворота критической позиции относительно истины. Как именно должна быть охарактеризована внутренняя связь между этими двумя различиями, является предметом для дальнейшего изучения.

84. Кант явно должен различать между отрицательным и положительным смыслом понятия гипотезы. Для него, как в упомянутом фрагменте предисловия к 1-му изданию, гипотеза обычно означает простую вероятность или признание чего-то истинным на основе субъективных оснований и, следовательно, никогда не может быть основанием для аподиктической уверенности в силу способа выведения, заключающегося в выводе от следствий к их основаниям (см. [Refl.2687, AA 16:471; ср. с [Log, AA 9:84-5]). Интересно, что Кант указывает во фрагменте из Jäsche–Логики, что в отличие от большинства гипотез в науке, “система Коперника, с другой стороны, есть гипотеза, из которой можно вывести все, что из нее вообще должно быть выводимо” [Kant I. Lectures on Logic. Cambridge: Cambridge University Press, 2004, p.586], [Log, AA 9:86]. Тем не менее, в предисловии ко 2-му изданию — когда он проводит аналогию с Коперником и говорит об аналогии экспериментов в науке и экспериментов разума, который он ассоциирует с собственной “попыткой” разума, как он выразился, изменить свой способ мышления — Кант очевидно позитивно оценивает гипотезу если она ведет к увеличению рациональности (см. снова [BXXII]). Хотя они и не являются основанием для аподиктической уверенности, гипотезы помогают нам добраться до истины. Как он выразился в Рефлексиях: “гипотезы необходимы. I. Они суть эксперименты рассудка. Необходимо натыкаться на истину множество раз, идя по пути возможности.” ([Refl.2675, AA 16:463, курсив Д.Шультинга; [[12] Kant I. Notes and Fragments, trans. and ed. P. Guyer et al. Cambridge: Cambridge University Press, 2005, p.47]).
113 Такая попытка [Versuch] [т.е. “измененный метод [самого] способа мысли”85] удается, если есть желание предпринять ее, и она обещает метафизике успешный путь науки. … Действительно, после указанного изменения в способе мышления вполне объяснима возможность познания a priori, и, что важнее может быть дано удовлетворительное [genugtuenden] доказательство законов, а priori лежащих в основе природы… тогда как решение обеих задач при прежнем методе было невозможно [BXVIII–XIX, перевод модиицирован Д.Шультингом).
85. Или «измененный способ мышления» [BXVIII] — прим. редактора перевода.
114 Гипотеза или “попытка” пересмотра “нашего способа мышления” позволяет нам дать удовлетворительное философское доказательство возможности познания a priori, что до сих пор было невозможно. Однако то, что кантовские рассуждения манифестируют имплицитную гипотетическую или условную структуру, нисколько не мешает самому результирующему доказательству, приведенному в основном тексте «Критики» (см. [BXXII]), быть “дедукцией нашей способности [Vermögen] познания a priori” [BXIX; курсив Д.Шультинга], а не как в случае эмпирических наук демонстрацией, базирующейся лишь на индукции (эпагогическим доказательством).
115 Эта гипотетико-дедуктивная или условная форма рассуждения уже выражалась в том, как протекал мысленный эксперимент Канта, который мы анализировали выше. Я попытаюсь прояснить этот вопрос подробнее, обратившись к известному выражению, который Кант цитирует в более позднем эссе, озаглавленном «О недавно возникшем барском тоне в философии», опубликованном в Berlinische Monatsschrift в мае 179686]. Это, на первый взгляд, крайне риторическое эссе практически игнорируется в исследовательской литературе, касающейся теоретической философии Канта. Однако оно содержит несколько интересных аллюзий, которые проливают свет на центральные основы теоретической мысли Канта. В этом отношении стоит отметить, что здесь цитируется схоластическое изречение dictum forma dat esse rei, которое он принимает как принцип. Кант читает это изречение так, что:
86. [AA 8:387–406
116 В форме лежит суть вещей [Sache]87 настолько, насколько [например, сущность вещи] может быть познана посредством причин [VT, AA 8:404]88] 89
87. Перевод Питера Хиcа в кембриджском издании предлагает “материю” на месте Sache [[11] Kant I. Theoretical Philosophy After 1781, trans. and ed. H. Allison & P. Heath. Cambridge: Cambridge University Press, 2002]. Однако, почти всегда, когда в соответствии с манерой Schulphilosophie Кант пользуется термином Sache, он имеет в виду реально существующие вещи. См. [A143/B182], [A574-5/B602-3].

88. [[11] Kant I. Theoretical Philosophy After 1781. Cambridge: Cambridge University Press, 2002, p.443

89. Ср. также Refl.3850 и 3852 [AA 17:312] и кантовский Opus Postumum [OP, AA 21:114].
117 Что Кант подразумевает в этом фрагменте? Это может быть перефразировано следующим образом:
118 Мыслящее Я или эпистемический агент способны знать что-то по существу [essentially] о вещи (знать esse о res, Sache), если и только если мыслящее Я или эпистемический агент придает (dat) определенную форму (forma) тому, что оно познает, viz. вещь или положение дел (res, Sache) в соответствии с общими принципами самого разума.
119 В этом случае мыслящее Я познает вещь посредством разума, что для Канта означает необходимое и a priori [B4], и таким образом аподиктичное познание (но не в математическом смысле). Следствием этого является то, что форма (forma), в которую мыслящее Я облекает (dat) вещи (res) в соответствии с правилами разума, соответствует сущности (esse) вещи, которую оно познает. Так, мысль соответствует вещи постольку и только постольку, поскольку она познается. Таким образом, форма мысли есть сущность познаваемой вещи.
120 Именно по этой причине Кант полагает, что разум определяет форму познаваемого, достоверно и a priori, ибо он сам придает форму, которой должен соответствовать познаваемый предмет. Это соответствует тому, что Кант утверждает в цитируемом выше фрагменте из [BXVIII]. Следовательно, мы можем утверждать, что как мыслящие существа, и mutatis mutandis как моральные агенты, мы являемся авторами своих собственных условий как познания вещей, так и действий соответственно максимам. В контексте практической философии Кант утверждает, что мы не подчиняемся ни одному закону или когнитивному ограничению, которое мы не установили бы для самих себя90. Именно в этом смысле, говоря вообще, разум выступает самозаконодателем и, следовательно, самоанализирующим. То есть разум a priori вкладывает структуру в то, что “воспринимается”, или в то, что полагается им как предмет мысли (и mutatis mutandis объект моральной воли), дабы впоследствии узаконить эту структуру как необходимую как для того, что познается, а именно вещь как предмет, так и для метода, которым она познается. Кант часто говорит об одних и тех же условиях, которые являются условиями опыта и условиями предметов опыта [A158/B197].
90. Парадигматическое описание аспекта самозаконодательства в моральной философии Канта см., в частности, [GMS, AA 4:431].
121 Таким образом, Кант демонстрирует, что самоузаконенный анализ, некоторого рода “самопознание”, является объяснительной моделью для адекватного и когерентного философского познания, которое может претендовать на научность точно так же, как и гипотетическая конструкция Коперника, которая посредством постулирования вращения Земли, привнесла новый, более когерентный стандарт в астрономию с точки зрения вычисления движения планет. Таким образом, аллюзия Канта к коперниканским “первым мыслям” [BXVI] – это не то, что многие комментаторы Канта интерпретируют как façon de parler относительно введения новой парадигмы. Это, скорее, указывает на систематическую субстанциальную связь с коперниканской системой научной гипотетико-дедуктивной методологии, которую Кант считал парадигмальной для всякой науки, а значит, mutatis mutandis, и для метафизики.
122 Как было замечено ранее, в примечании ближе к концу введения, Кант отмечает, что гипотетическая природа аргумента в предисловии к 2-му изданию должна уступить место аподиктическому доказательству истинности гипотезы о соответствии предметов априорным формам чувственности и мышления. То, что в предисловии предлагалось “в качестве гипотезы”, должно “в самом исследовании … быть доказано не гипотетически, а скорее аподиктически, исходя из устройства наших представлений пространства и времени и из элементарных рассудочных понятий” [BXXII прим.]. Таким образом, в самой Критике Кант должен показать в соответствии с синтетическим методом, адаптированным им для Критики [AA 4:263, 274ff., 278ff.], что для доказательства, которые в философии всегда должны быть остенсивными [прямыми] [A789/B817], никакие данные “кроме самого разума” не подходят, чтобы “развить познание из его первоначальных семян” [AA 4:274]. Это следует из того, что метафизика “всегда должна быть догматической, т.е. должна доказывать свои положения строго a priori из надежных принципов” [BXXXV], “из самой природы рассудка” [AA 4:308]. Однако, вопреки очевидному догматизму школьной метафизики, для Канта это означает, что разум сначала должен критически исследовать, “каким образом и по какому праву он приобрел” принципы, посредством которых он получает знание предметов a priori. Это не значит, что мысленный эксперимент в предисловии к 2-му изданию был именно таким; скорее, гипотеза о соответствии объектов самому мышлению аподиктически подтверждается в основной части Критики, а в частности, посредством анализа способности понимания, т.е. в трансцендентальной дедукции, демонстрирующей, что действительно a priori знание объектов вытекает аналитически из рассудка, познающего самого себя91.
91. Этот проект был крайне подробно затронут в [[36] Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018].
123 Перевод осуществлен по изданию:
124 Schulting D. Kant’s Copernican Analogy: Beyond the Non­specific Reading // Studi kantiani, Vol. 22, 2009, pp.39–65.

Библиография

1. Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Сочинения на русском и немецком языках. М.: Наука, 1994–2006. T. II. Ч.1, T. II. Ч.2.

2. Kant I. Kants gesammelte Schriften (Akademie Ausgabe; AA), Königlichen Preußischen (later Deutschen) Akademie der Wissenschaften, 29 vols. (Berlin: Georg Reimer (later Walter De Gruyter), 1900–.

3. Кант И. О вопросе, предложенном на премию королевской берлинской академией наук в 1791 году: какие действительные успехи сделала метафизика в Германии со времен Лейбница и Вольфа? // Кант И. Сочинения в 6-ти тт. [под общей редакцией В.М.Асмуса и др., М.: Мысль, 1966, Т.6, С.177–256.

4. Кант И. Метафизические начала естествознания // Кант И. Сочинения в 6-ти тт. [под общей редакцией В.М. Асмуса и др., М.: Мысль, 1966, Т.6, С.53–176.

5. Кант И. Из рукописного наследия (материалы к «Критике чистого разума», Opus postumum). М.: Прогресс-Традиция, 2000.

6. Kant I. Prolegomena to Any Future Metaphysics, trans. and ed. P. Carus, rev. J. Ellington. Indianapolis: Hackett, 1977 (на русском: Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая может появиться как наука // Кант И. Соч. в 8-ми тт. Т.4, М.: Чоро, 1994.

7. Kant I. Lectures on Metaphysics, trans. and ed. K. Ameriks & S. Naragon. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.

8. Kant I. Lectures on Logic, trans. and ed. J.M.Young. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.

9. Kant I. Natural Science, trans. and ed. E.Watkins et al. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.

10. Kant I. Theoretical Philosophy After 1781, trans. and ed. H. Allison & P. Heath. Cambridge: Cambridge University Press), 2002.

11. Kant I. Notes and Fragments, trans. and ed. P. Guyer et al. Cambridge: Cambridge University Press, 2005

12. Allison H. Kant’s Transcendental Idealism. An Interpretation and Defense. Revised & Enlarged Edition. New Haven: Yale University Press, 2004.

13. Ameriks K. Kant and the Historical Turn. Philosophy as Critical Interpretation. Oxford: Clarendon Press, 2006.

14. Baum M. ‘Systemform und Selbsterkenntnis der Vernunft bei Kant’ // H. Fulda & J. Stolzenburg (eds) Architektonik und System in der Philosophie Kants. Hamburg: Meiner, 2001, pp. 25–40.

15. Bird G. The Revolutionary Kant. A Commentary on the ‘Critique of Pure Reason’. Chicago/La Salle, IL: Open Court, 2006.

16. Cassam Q. The Possibility of Knowledge. Oxford: Oxford University Press, 2007.

17. Copernicus N. Das Neue Weltbild. Drei Texte: Commentariolus, Brief gegen Werne, De revolutionibus (ed. H. Zekl). Hamburg: Meiner, 1990.

18. Copernicus N. On the Revolutions (new edition, trans. and ed. E. Rosen). Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1992.

19. Friedman M. Philosophy of Natural Science //Guyer P. (ed.) The Cambridge Companion to Kant and Modern Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 2006, pp. 303–41.

20. Gardner S. Kant and the ‘Critique of Pure Reason’. London/New York: Routledge, 1999.

21. Guyer P. Kant. London/New York: Routledge, 2006.

22. Hanson N. Copernicus’ Role in Kant’s Revolution’ // Journal of the History of Ideas, V. XX (2), 1959, pp.274–81.

23. Kemp Smith N. (1913) ‘The Meaning of Kant’s Copernican Analogy’, Mind XXII (88), 1913, pp.549–51.

24. Kemp Smith N. Commentary to Kant’s “Critique of Pure Reason (1923), Amherst: Humanity Press, 1999, P.22–25.

25. Kuhn T. The Copernican Revolution. Planetary Astronomy in the Development of Western Thought, renewed edition. Cambridge MA: Harvard University Press, 1985.

26. Kuhn T. The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1996.

27. Miles M. Kant’s “Copernican Revolution”: Toward Rehabilitation of a Concept and Provision of a Framework for the Interpretation of the Critique of Pure Reason’ // Kant-Studien V. 97(1), 2006, pp.1–32 (см. перевод данной статьи в этом выпуске журнала).

28. Popper K. Conjectures and Refutations. London/New York: Routledge, 2002.

29. Prauss G. ‘Zum Wahrheitsproblem bei Kant’ //Prauss G. (ed.) Kant. Zur Deutung seiner Theorie von Erkennen und Handeln. Cologne: Kiepenheuer & Witsch, 1973, pp. 73–89.

30. Price H. ‘Causal Perspectivalism’, in H. Price & R. Corry (eds) Causation, Physics, and the Constitution of Reality. Russell’s Republic Revisited. Oxford: Oxford University Press, 2007, pp.250–92.

31. Russell B. Human Knowledge, Its Scope and Limits. London: Allen & Unwin, 1948 (на русском: Рассел Б. Человеческое знание, его сферы и границы. М.: Терра – Книжный клуб, республика, 2000).

32. Schulting D. Kant’s Copernican Analogy: Beyond the Non­specific Reading // Studi kantiani, Vol. 22, 2009, pp.39–65

33. Schulting D. Kant’s Radical Subjectivism. Perspectives on the Transcendental Deduction (London/New York: Palgrave Macmillan, 2017.

34. Schulting D. ‘Kant’s Idealism and Phenomenalism. A Critical Notice of Lucy Allais’s Manifest Reality. Kant’s Idealism and His Realism’, Studi kantiani XXX, 2017, pp.191–202.

35. Schulting D. Kant’s Deduction From Apperception. An Essay on the Transcendental Deduction of the Categories, second and revised edition. Berlin/Boston: De Gruyter, 2018.

36. Schönecker D., Schulting D., Strobach N. Kants kopernikanisch­newtonische Analogie // Deutsche Zeitschrift für Philosophie, Vol. 54, № 4, 2011, P.497–518.

37. Strawson P.F. The Bounds of Sense. An Essay on Kant’s ‘Critique of Pure Reason’(2-nd printing) London: Methuen, 1968.

38. Van Cleve J. Problems from Kant (New York: Oxford University Press, 1999.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести